Одна. Георгий Мо

косновений. Думая о совершенстве линий и изгибов лепестков, я слегка улыбался, по-особенному окрыленный. И уснул.

      Снова снилась мне блаженная лепота, наполненная теплым молочным светом, и небесная голубая высота, искрящаяся чистыми кристаллами; расцветающий солнцем полдень, который раззадорился на славу в сказочную небыль; и яркие переливы желтой пыли в крахмальной чистоте, хрустящие первобытной наготой. И это, как всегда, захватывающее зрелище – чувствовать каждой клеткой своего тела густой наполненный воздух.

      Рассвет рассыпает сонные лучи тепла повсюду. Можно буквально тонуть в золотом безмолвии, ощущая запах корицы, а также силу назойливого ветра, который ожесточенно пытает горячим дыханием. Звонкой песней разливается заря, прикасаясь своими лучами покоя. Гармония льется через край. В наслаждении замирает природа, расстилая ковер из тумана.

      Но подобное безмолвие душило, сжимало горло. Это было похоже на тягостное ощущение, парализующее мысли о жизни перед закатом своего существования. Как последние вздохи, наполненные особым шармом с ворохом груза. Тяжкое удушье, присущее предсмертной агонии и могильному звону.

      Я увидел мальчика. Он сидел под сонным дубом с цветком в руках и совсем не обращал на меня внимания. Лицо его было задумчивое, явно погруженное в свои яркие грезы. Он сидел, прислонившись к толстому стволу старого дерева, и произносил что-то странное, скорее, даже невнятное, будто говорил на незнакомом наречии. От каждого слова его пульс становился все сильнее, но его это не тревожило. Он просто шептал под раскидистыми ветками понятное только ему заклинание, всматриваясь в самую глубину розы. Мальчик будто выворачивал свою душу. От чего даже полевые цветы рядом с ним поникли и склонили свои лепестки до земли, пустив искренние одиночные слезинки.

      Роза в его руках разгоняла абсолютно все сомнения. Сотканная из тумана, послушная любви, она разрушала грусть своего одиночества, отдаваясь навеки мальчику без остатка. Она пугливо, медленно открывала свои лепестки, чуть вздрагивая, но ничего не страшась. Она благоухала и трепетала, расплескивая пышный девственный бутон прямо в его душу, как последний и самый яркий аккорд искренней песни. Как зарождение одной единственной мечты, ставшей сладостной дремотой душного полусна…

      – Ты что, уснул?! Ну ты даешь! Не зря говорят, что мужчины после секса выжатые, как кислые лимоны. Вас всегда рубит в сон. Ну и как? Поспал?

      – Не знаю. Долго я был в отключке?

      – Не засекала. Просто наблюдала за тобой. Ты даже вспотел. А я смотрела в окно. Все-таки осень – красивая пора!

      После секса цветок был и печален, и по-своему задумчив, но горд. Умытый росой, он стал еще ярче, чем был: сменил желтое одеяние на огненное. Полный весенней свежести, он отдавал пьяный аромат праздника, задиристо показывая свой язычок из таинственной лепесточной арки, открытой для осторожного поцелуя. И, даже полусонный, он все равно испытывал необыкновенное сладкое блаженство, взволнованно тая в душе некую загадку. Он пьянел все больше от своего же великолепия, погружаясь в глубокий сон. Его грезы наполнялись радостной тревогой о волшебстве, которое только что кончилось. И это наваждение еще долго его преследовало – пока прозрачно-желтые шелковистые лепестки были покрыты брызгами росы.

      Кира мечтательно посмотрела в окно, перебросив одну ногу на другую. Она поставила локоть правой руки на колено и вложила с особой грацией в свою ладонь подбородок. А после впилась в меня взглядом, играя улыбкой на губах.

      – Кажется, ты поправился. Растерял форму. Что с тобой?

      Вопрос вернул меня к реальности. Томные чары душистого цветка были не вечны.

      – Даже не знаю, что ответить на подобное замечание. Возможно, ты права.

      – Девушки и так бросаются на шею? – засмеялась Кира.

      – Бросаются – не то слово. Скорее, проявляют интерес.

      – Ой, как мило! С каких пор ты не знаешь, что отвечать?! Прям растерялся! Ты, и правда, расслабился! Неужели завел серьезные отношения? Бедная девочка…

      – Кира, вместо того чтобы нести какую-то чушь, поговори со мной лучше о маме.

      – З-зачем?

      – Хочу знать.

      – Что знать?! Смерть пришла за ней. Точка. Быстро. Точка. Она просто сгорела за непродолжительное время. И, кажется, что мы это обсуждали.

      – Она была хорошим человеком. Говорят, что только хорошие люди умирают быстро.

      – Да. Так и доктор сказал. Что так уходят только хорошие люди. А плохие мучаются.

      Изящная рука потянулась к прикроватной тумбочке, где лежали пачка сигарет и спички. Она взяла в руку и то и другое, хотя от вида коробка слегка смутилась. Свет от зажженной спички вскоре озарил ее лицо, и тонкая струйка ароматного дыма вырвалась изо рта вслед потухшему огню.

      Ласкаясь в утренних часах, Кира закурила. Окруженная мутной пеленой, замерла. Утопая в клубах табачного тумана, она переключалась с разговора о маме и ее болезни на свою личную жизнь, где сплошные неопределенности с мужчинами, которые, как ей казалось, только используют ее. Она думала об этом, задерживая дым в легких,