На краю любви. Елена Арсеньева

на второй брак, на который согласилась только ради сына, и прошептала:

      – Носи пока сам, а потом невесте своей наденешь. На вечную любовь!

      Это были ее последние слова.

      Данилов повесил кольцо на шейный шнурок, рядом с крестиком. Не хотел, чтобы его увидела Тасенька, которую он уже не считал больше своей невестой. Надел Федор материнский подарок на палец, лишь когда покинул тайгу и золотой промысел. По размеру кольцо пришлось лишь на мизинец левой руки.

      Как ни буйствовала красавица Таисия Леонтьевна от злости, что свадьбу приходится отложить, но даже ей, при всей избалованности, не хотелось навлекать на свою голову общее осуждение. Впрочем, надеялась, что траурный срок пролетит быстро.

      Однако Федор Данилов ждать не стал. Лишь отвели сороковины по матери, он, никому не сказавшись, исчез из Енисейска и более туда не возвращался. Ни малейшего стыда ни перед самовластной Тасенькой, ни перед суровым отчимом он не испытывал. Они желали сломать его жизнь, а этого Федор не мог допустить. Он предпочитал погибнуть в тайге, чем в Тасенькиных пуховиках задохнуться!

      Когда Данилову пришлось занялся устройством судьбы Аси Хворостининой, он не знал, от злобы лопаться или со смеху помирать: ведь принужден был заняться ее приданым, поскольку больше заниматься этим было просто некому. Как-то раз Федор Иванович увидел в тайге змею, которая кусала себя за хвост, свившись кольцом. Собственная судьба казалась ему такой же змеей. От приданого убежал, к приданому прибежал – к счастью, теперь не о его свадьбе шла речь и скоро это все закончится: вот отведет Асю под венец и…

      Раздался грохот, и карета остановилась так резко, что Данилов чудом не слетел с сиденья и Асю успел удержать.

      – Что такое? – пробормотал он, распахивая дверцу, как вдруг до него донесся пронзительный крик Ульяна:

      – Нэлгэ! Дыкэмкин![37]

      И в то же мгновение Данилов увидел напротив себя какого-то мужика с дубьем в руках. Казалось, его породил мрачный сумеречный свет, в котором тонула округа. Голову мужика закрывала глубоко нахлобученная шапка, лицо заросло бородищей так, что не разглядеть черт. Данилов с ужасом вспомнил, что оба его пистолета остались в ольстрах[38]. Потянулся к ружью, но не успел схватить его: получил такой удар дубиной в грудь, что завалился назад, в карету.

      Он резко, особенным образом, свистнул, подавая Улгену понятную лишь ему команду, надеясь, что тунгус услышит, но второй удар пришелся по лицу.

      Данилов лишился сознания.

* * *

      – Просыпайся, Федор! – услышал Данилов тихий голос.

      Его Федор Иванович узнал бы где угодно и когда угодно, потому что этот голос принадлежал Василию Хворостинину.

      Попытался открыть глаза – не смог. Они словно завязаны были чем-то. Или залеплены.

      Вспомнилось: кровь вот так же залепила глаза после того, как проклятая росомаха зацепила его когтем.

      Данилов резко повернул

37

Нэлгэ! Дыкэмкин! – Упало дерево! Засада! (эвенк.)

38

Ольстры – особые сумки по обе стороны седла: кобуры для пары пистолетов.