Золотой скарабей. Адель Алексеева

головы, бюсты, дорогие драпировки, ткани, бронзовые подсвечники, а главное – картины, рисунки по стенам… Портреты стариков, детей, женщин. Чудо как хороши! А одна! – изящная, словно летящая, с цветком в руке, как бы мельком взглянула – и бежит дальше. «Вот бы скопировать», – подумал Михаил.

      А разговор между тем зашел о Демидове – о том, как Левицкий завершал его портрет. До Миши доносился глуховатый медлительный голос:

      – Да, Дидро, покидая Россию, сказал, что в России, под шестидесятым градусом широты, блекнут все идеи, цветущие под сороковым градусом… Был я в Москве, у Демидова, познакомился с вельможей. Ну, не встречал еще подобных людей! На выезд его сбегалась толпа. Удивить – главная его забота. А между тем он умнейший человек… Так ты, – неожиданно обратился он к Михаилу, – у него живешь?

      – Да, бываю.

      – А тут где обитаешь?

      – На Васильевском острове… неподалеку.

      Раздался восторженный голос Машеньки – она отодвинула одно полотно и что-то обнаружила.

      – Вот он, портрет нашего Львовиньки!

      Да, это был портрет Николая Львова.

      – Ах, как тонко вы это передали, Дмитрий Григорьевич! – расплылся в улыбке Хемницер.

      – Да, он будто еще и фразу не договорил! – засмеялся Капнист. – Рот не успел закрыть наш Цицерон!

      – И правда! – улыбнулась Маша. – Как это так?.. А глаза-то, глаза так и сияют умом!

      – Да то не мой ум! – засмеялся Николай Александрович и проговорил экспромт:

      Скажите, что умен так Львов изображен?

      В него искусством ум Левицкого вложен.

      Но верный друг Хемницер тут же поспешил подчеркнуть заслуги самого Львова – музыканта, ученого, архитектора:

      Он точно так умно, как ты глядишь, глядит

      И мне о дружестве твоем ко мне твердит.

      С портрета смотрели большие лучистые глаза, в которых сквозил проницательный ум, а губы были приоткрыты: Львов всегда говорил темпераментно, восторженно, порой на глазах его блестели слезы.

      – Я, как бы пасмурен к нему ни приходил, всегда уходил веселее, – признался уже в который раз Хемницер.

      Михаил понял: Львов и Маша любят друг друга, но Иван, хотя и влюблен в Машу, всё остается истинным другом Львову. Вот какая высокая дружба!

      – А ты, братец, видно, любишь живопись, – услышал неожиданно за собой Миша глуховатый голос. – Чем занимаешься?

      – Да вот… – Он вытащил миниатюры из кармана, развернул.

      Левицкий похвалил, но добавил:

      – На сем остановишься – живопись упустишь. Большие портреты не пробовал?

      – Я уши не могу на месте прилепить, не получается…

      – Уши, говоришь? Это дело не простое. Некоторые рисуют так, чтоб ушей не было видно… Гляди, пробуй!.. Дома есть кто-нибудь? Вот и пиши их портреты и неси мне…

      Возвращаясь вечером в меблированные комнаты, Миша все более замедлял шаг. Чем ближе к дому, тем более портилось настроение. Перед глазами рисовалось,