Помните, что все это было. Анна Вислоух

то кается доселе,

      над мёртвыми рыдать мне не по чину:

      на кладбище, в ограде тёмных елей,

      кадиш пропеть положено мужчинам.

      Я – девочка, подранок, полукровка,

      не убегала от расстрела ночью.

      Как долго я живу и как неловко

      оборванных на вдохе одиночеств

      я груз несу. Не распрямить мне плечи.

      Прострелена подслушанною шуткой,

      мгновенно я лишаюсь дара речи,

      дар плача укрывая в промежутке

      меж старостью и неизбывным детством,

      не знавшим ни шаббата, ни кашрута.

      Оно от тех досталось мне в наследство,

      кто уронил последнюю минуту

      на этот плац, утоптанный надёжно,

      кто не услышал звук последней пули

      пред темнотой… Укрою осторожно,

      пока меня оттуда не вернули,

      тех, кто замёрз в могиле безымянной,

      весны и новой жизни не дождался…

      Не залечить мне этого изъяна,

      что горечью в крови моей остался,

      ни праздником, ни радостью, ни счастьем.

      Мне в небо не взлететь рассветной птицей.

      Беспамятство любовного причастья

      без памяти о них не повторится.

      И нерождённым умирает слово,

      и высыхают слёзы на ресницах,

      и пепел Клааса прозреньем новым

      в бессонницу мою опять стучится.

      Виктория ШИЛЯЕВА, 31.12.2016, Шверин, ФРГ

      Узникам нацистских лагерей смерти и воинам-освободителям посвящается

      Когда слушаешь свидетеля, сам становишься свидетелем.

      Эли Визель

      Предисловие

      Написано уже несколько вариантов начала. Но каждый раз я понимаю: нет, это не то. Не те мысли, не те слова, не те образы… А где они, те слова, которыми можно описать всё это? Иногда, когда я пишу, у меня дрожат руки. И я плачу, втайне от всех. Как же тяжело! Я понимаю, что взвалила на себя неподъёмный груз. А ведь думала, что сильнее: ну ведь кровь из носа не идёт, а про то, что бывают внутренние кровотечения, когда кровь сочится из сердца, как-то не подумала. Мне снова и снова приходит на ум мысль: эта тема не для меня, нужно отказаться. И без меня всё произошедшее не канет в неизвестность. И сама себя так уговариваю: писать эту книгу я приняла решение самостоятельно. Никто ничего не требовал. Значит, зачем-то мне это нужно?!

      Мне необходимо об этом написать. Но как это сделать, как найти в себе силы рассказать о том, что увидела и услышала, если всё это просто не умещается в сознании?! И для кого я буду рассказывать… Вопросов было много, и они не давали мне покоя. Я поняла, что просто заболела этой темой.

      Почти год я изучала архивные материалы, свидетельства очевидцев, документы, книги. И не стану уже в который раз утверждать, что сегодня такая информация очень нужна и важна. «Нет ничего непреложней фактов», – сказано давно, но очень точно. Значит, это будет репортаж. Значит, это будут вопросы, на которые я постараюсь ответить: прямо, чётко, без лишних эмоций и оценок. Я просто расскажу обо всём, что узнала сама. Расскажу своей внучке и её ровесникам о концентрационном лагере Аушвиц-Биркенау, который во время Второй мировой войны был расположен в польском городке Освенцим. Я отвечу на её вопросы. Но сначала покажу один снимок.

      Слово «Освенцим» я, научившись читать, сама разобрала на обороте маленькой пожелтевшей фотографии. Была у меня такая игра: я доставала из большой картонной коробки чёрно-белые снимки – родителей, сестёр, бабушек, дедушек и просто каких-то дальних родственников и знакомых, цветные открытки с изображениями залов Эрмитажа, старинных дворцов Петергофа – и поселяла своих «персонажей» в эти залы. Разыгрывала целые истории с приключениями, погонями и пленом, а потом чудесным освобождением. Но этот снимок я всегда откладывала в сторону. На нём было слишком много людей: какие-то военные, лица мелкие, плохо различимы, стёрты. Но на обороте можно было прочесть: «Дорогая мама! Это моя красноармейская семья. В этой семье найдите меня. 8 августа 1945 года, г. Освенцим»…

      …Дверь закрывается. Я остаюсь в комнате одна. Осматриваюсь. Это небольшое узкое помещение с тремя столиками и шкафом с книгами, за стеклянной перегородкой – копировальный аппарат. В окно заглядывают узловатые ветви деревьев. На улице льёт нескончаемый дождь, добавляющий неясной глухой тоски и тревоги. Это блок 24 концентрационного лагеря Аушвиц I, у нас в России больше известного как Освенцим, сегодня здесь – архив музея концлагеря. Каменное здание молча стережёт свидетельства чудовищной, поистине дьявольской картины, которая изо дня в день разыгрывалась здесь на протяжении пяти лет.

      Не знаю почему, но в этот момент меня покидает вся моя смелость. По телу пробегает