Трехрублевая опера. Григорий Горин

. Ларьки. Киоски. Толпа прохожих.

      У одной из стен встал юноша в темных очках. В руках – скрипка. У ног – открытый футляр. Заиграл лирическую мелодию… Толпа привычно бежала мимо…

      Юноша поклонился, глянул на пустой футляр, затем, подумав, заиграл первые ноты знаменитой мелодии К. Вайля из «Трехгрошовой оперы»…

      Кто-то из прохожих остановился. Улыбнулся. Бросил первую монетку… Затем вторую, третью…

      Павильон киностудии.

      Надпись мелом на дощечке-хлопушке:

Джон Гей.«ОПЕРА НИЩЕГО».

      Дым начинает заполнять кадр. Голос ассистента:

      – Улица старого Лондона. Дубль первый! Хлопушка.

      Голос оператора:

      – Стоп!

      Голос режиссера:

      – В чем дело?

      – Камера не пошла…

      – Ой, плохая примета…

      Голос режиссера:

      – Без глупостей! Мотор!

      – Старый Лондон. Дубль первый.

      – Стоп!.. – кричит звукооператор. – Звук не идет… Я не слышу микрофон.

      – Пить вчера меньше надо было! – сердится режиссер.

      – Услышал! Нормальный звук! Снимаем!..

      Голос режиссера:

      – Мотор!

      Ассистентка в очередной раз объявляет:

      – Лондон старый! – хлопает хлопушкой и взвизгивает. – О, черт!

      Режиссер в отчаянии:

      – Что еще?!

      – Извините… По пальцу…

      – Уберите хлопушку! Уйдите из кадра и с глаз! – приказывает режиссер. – Снимаем! Что бы ни случилось, не останавливаться!..

      Дым перерастает в типичный лондонский туман.

      В тумане вырисовываются персонажи: полисмен, торговка цветами, уличные музыканты.

      Нищие дети, словно сошедшие с иллюстраций диккенсовских книг, жалобно тянут руки к богатым прохожим.

      Полисмен повесил плакат, стилизованный под полицейские плакаты прошлого века: рисованный портрет преступника – Мэкки, и трехзначная цифра – сумма, установленная за его поимку.

      Все рассматривают плакат.

      Подъехал кэб. Остановился.

      Из него царственно выплыл на мостовую бандит Макхит. Он – весь в белом: костюм, туфли, кепи.

      Для полной гармонии у уличной торговки цветов покупает букет белых роз.

      Макхит подошел к плакату, достал из кармана толстый грифель, нахально пририсовал к портрету усы и бороду.

      Наблюдавший за этим полисмен улыбнулся, отдал Макхиту честь.

      Макхит сделал знак уличным музыкантам в темных очках. Те послушно заиграли.

      Музыкальный номер 1

      У акулы – зубы остры

      И торчат, как напоказ!

      А у Мэкки – нож и только,

      Да и тот укрыт от глаз.

      У пантеры – когти цепки,

      Горло вмиг берут в кольцо.

      А у Мэкки из-под кепки

      Смотрит доброе лицо…

      Но не дай бог дать вам повод,

      Чтобы он нахмурил бровь!..

      Где-то грохнет! Кто-то охнет!

      И, вообще, – прольется кровь!..

      Каждый лондонский мальчишка

      Постоянно ловит кайф,

      Видя в жизни, а не в книжке,

      Как гуляет «Мэкки-найф»!..

      Мальчишки подхватили песенку по-английски.

      Песня переросла в танцевальный номер, в который включилась вся улица…

      Макхит закончил его, швырнув мальчишкам мелочь, а букет роз – в окно дома коммерсанта Пичема.

      Там букет ловко поймала какая-то девушка, в белой шляпке и белой вуали, таинственно прикрывающей ее лицо.

      «Девушка» отошла от окна с букетом. Сорвала шляпку и вуаль.

      Под вуалью оказался мистер Пичем, пожилой джентльмен с пышными бакенбардами.

      – Селли! – крикнул мистер Пичем.

      Появилась пожилая женщина с печальными глазами и давно нечесанной головой – миссис Селия Пичем.

      – Отнесешь уличной цветочнице! – строго сказал Пичем, отдавая букет жене. – И не забудь получить обратно десять пенсов!

      – Двадцать! – сказала миссис Пичем.

      – Не зарывайся, Селли! Такой букет стоит десять…

      – А за доставку?!

      – Логично!.. – одобрил Пичем.

      – Меня бы тоже не мешало спросить! – в комнату ворвалась Полли Пичем. Она подошла к матери и решительно вырвала из ее рук букет. – Это мои цветы!

      – Ошибаешься, дочка! – Мистер Пичем подошел к Полли, сжал ее кисть так, что шипы стали колоть руку. – В этом доме все принадлежит мне… И цветочки! И ягодки! И твое будущее! – Он вырвал наконец букет, вновь вернул его жене.

      –