Распутье. Иван Басаргин

проговорила Марфа, скромно угощая гостей.

      – Как бы ни было, я за вас и за Россию радею. Недавно бросил на войну пять тыщ. Раньше о таких деньгах и не мечтал. Теперь и такое могу.

      – Лучше бы солдаткам роздал, – проговорил Козин.

      – Нельзя, царь из милости просил, не откажешь.

      – А чего не бросать? С нашего пота нажиты. Дурак был Безродный, людей убивал, кровя лил, душу свою маял, а этот чисто гребет деньги лопатой. Умней других оказался, – вмешался Ломакин. – Всю долину, и дальше долгами опутал. Шныряет, не спит, деньги делает. Куда ты девать их будешь, когда усопнешь?

      – Тебе на гроб чутка завещаю, – начал огрызаться Розов.

      – Гад, а не человек!

      – Без ножа каждого режет!

      – Таким место в проруби!

      – Хватит, бабы, галдеть! Вдруг опять не даст коней аль еще чего там.

      – Утихомирим!

      – Вишь, Федор, каково мне с ними жить? Для всех душа нараспах, а они меня же костерят почем зря. Пусть я гад, но где вы найдете такого купца, коий бы жил без разбоя торгового? Нету такого дурака. Был один дурак – энто Иван Пятышин из Ольги, но и того упёк на каторгу Андрей Силов. Да и сам купец ходил в холщовых штанах. А может быть вера такому? Нет. Купец должен иметь вид, дородность и осанку. Один берет ножом, а другой тароватостью. Ведь я корюсь вам до той поры, пока не вырвусь в большие купцы, а уж там, вот вы где у меня будете! – сжал волосатый кулак Розов. – И не пикнете! Потом узнаете, кто был для вас отцом и благодетелем! – с запалом, но как само собой разумеющееся, говорил Розов.

      – Не пужай, пужаны. Знаем, с чего начал, но вот не знаем, чем ты закончишь.

      – А где Гурин? С его ведь овец начал господин купец, – перебил перебранку Козин.

      – На войне. Был слух, что ранен, лежит в лазарете, будто шрапнелью его посекло.

      – Значит, и он побывал в том пекле, еще одним злоумышленником станет больше, – уверенно проговорил Козин. – Там зло быстро копится. Еще быстрее светлеют мозги. Ладно, вы уж не обессудьте, но мне пора на печь, кости ломит от окопной сырости, а тут еще и над тайгой мокреть.

      Разошлись сельчане по домам. Лишь староста на чуток задержался.

      – Ну, сказывай, как там и что?

      – Что сказывать? Война там, чего больше. Я раньше думал, что родня, друзья, как говорится, на всю жизнь – это самые близкие люди. Там понял, что роднёй может быть и неблизкий человек, да такой роднёй, что только за него и болеешь. С Петьшей Лагутиным породнились. Как он там? Хочется убежать к нему, при случае защитить, свой дых ему отдать, душу новую вставить.

      – Ладно, все это хорошо. Не крути, о деле говори. Как нам быть, к чему готовиться? Верить перестал?

      – О деле? К революции надо готовиться, она не за горами, она за плечами. Всё на пределе, всё готово враз вспыхнуть. Готовить боевые дружины, патронами и винтовками запасаться. Полыхнет революция, а мы тут как тут.

      – Вот это дело! Неужели начнется переворот?

      – Как пить дать. Сама буржуазия к тому готова, а уж мы и подавно. Но, как говорят большевики, это преддверие революции, наша