Конь бѣлый. Гелий Рябов

в себе, – опустеет, и город, разделившийся сам в себе, – падет. Но почему, Господи, ты выбрал Россию…

      «А этот полковник непримирим, но ведь крайности – губительны, не надобно крайностей, вот и Христос заповедал нам любовь. Удивительное слово. Для меня оно наполнено другим смыслом. Я оттого и не желаю крайностей».

      За спиной голос сына произнес прерывисто – мальчик искал среди незнакомых слов нужное и не находил сразу:

      – Я тоже прошу Господа, чтобы Он сохранил нас всех: тебя, маму, меня… И Буцефала.

      Бедный ребенок… Вот тронул коня за веревочку и вопросительно посмотрел:

      – Мама сказала, что мы уезжаем. Это правда?

      Что с ним будет, что… Но ведь невозможно взять его с собой, никак невозможно. Да и Софья разве отдаст? Никогда…

      Поднял на руки, прижал к груди, какой он теплый, и как хорошо пахнет его маленькое тельце, чем-то бесконечно далеким, несбывшимся… «Я должен сейчас наговорить ему кучу глупостей. Обмануть. Как это грустно… Но разве есть выход?»

      – Нет, нет, мой славный, что ты… Только на время, здесь опасно теперь, ты же видел – какие злые лица стали у матросов, но ведь ты взрослый уже и, конечно же, понимаешь: я должен позаботиться о вас с мамой…

      Он лгал и чувствовал, как иссякают силы. Он никогда прежде не говорил неправды, даже в самых крайних обстоятельствах. «Ложь во спасение», – пришло ему в голову, какая благоденственная мысль, утешение для слабых и глупых. «Но ведь я слабый теперь и глупый, чего уж там…»

      На пороге появилась статная женщина с преждевременно поблекшим лицом, несколько мгновений она вглядывалась в лицо Колчака, словно ожидала найти ответ на свой горестный, невысказанный вопрос, но адмирал молчал с мертвым лицом, и она сказала:

      – Слава, иди погуляй с Настей.

      Появилась мармулетка, мальчик накуксился и ушел, стояли молча. Наконец Колчак подвинул стул:

      – Сядем и поговорим спокойно.

      – Что ж… – Она села, уставившись в одну точку.

      «Как быстро она увяла, какое неприятное лицо…» – Он тут же устыдился этих мыслей, надобно было начинать тяжелый разговор, но слов не находилось.

      – Зачем вы сказали мальчику? – Он раздражался от неправоты и бессилия и сознавал это.

      – Вы полагаете, что ребенком можно играть точно так же, как и моими чувствами?

      – Послушай…

      – Зачем слова? Саша, я ведь уже все знаю. Ты уезжаешь. К ней. К Анне Васильевне. Любовь сильнее разума – я это поняла давно. Я не знаю, что скажет тебе Тимирев… Он вряд ли будет споспешествовать, вряд ли…

      – Я перевел все деньги на твое имя. Послушай, мы взрослые люди и должны все обсудить спокойно. Я обязан обеспечить тебя и мальчика!

      – Ты обязан следовать обету, который дал в храме. И Анна – она тоже обязана. Мы все обязаны. Браки заключаются на небесах, они нерасторжимы. Людьми.

      – Хорошо. Тогда я говорю тебе: да сохранит Господь, – протянул руку, чтобы перекрестить, она отвела его руку:

      – Не лицедействуй,