Русский Колокол. Журнал волевой идеи (сборник). Иван Ильин

Роланду, что где-то, неподалеку, посреди глубокого озера, на пустынном острове – возвышается мрачный, неприступный замок, а в нем живет злой, старый волшебник. Еще никому не удавалось проникнуть внутрь замка, ибо волшебник убивал своих врагов на расстоянии – чем-то невидимым: блеснет огонь, грянет гром и нападающий падает пораженным.

      Не задумываясь, Роланд решил, что он должен сразиться со злодеем и избавить от него мир. Он находит озеро, садится в лодку и бесстрашно едет один к чуть виднеющейся с берега громаде замка, как бы поднимающейся прямо из воды. И вот, когда он был уже совсем близко и все кругом было так тихо, что казалось, будто замок необитаем и как бы умер, – вдруг блеснул огонь, что-то загремело и ударило в воду рядом с лодкой… Еще и еще раз… Но чудом невредимый, рыцарь с одним мечом в руках добрался до острова, ворвался в замок и убил волшебника: маленького, тщедушного старика. А на полу, рядом с ним, он нашел его таинственное, злое оружие… Это была какая-то странная палка, с механизмом посредине, кончавшаяся длинной железной трубкой. Роланд взял его с собой, отъехал на самое глубокое место, с презрением разломал это подлое оружие на куски и выбросил в воду.

      Но, совершив свой подвиг, Роланд в первый раз в жизни почувствовал, что победа не дала ему радости. Глубокая тоска охватила его душу.

      – Вот, – думал он, – я убил этого гнусного старика и уничтожил его злое дело; но я не спас этим мир от коварства и хитрости. Наступит когда-нибудь время, когда кто-нибудь другой придумает такое же оружие и когда каждый сможет его иметь. И это будет означать, что пришла смерть рыцарству. Ибо если каждый, самый ничтожный и робкий, прячась, не в открытом и честном бою, не осмеливаясь даже подойти к своему врагу, сможет поразить издалека самого храброго и самого сильного, – рыцарство умрет: это будет днем смерти героизма и доблести, мужества и отваги. Это будет означать, что миром начнут править не самые прямые, благородные и доблестные, а самые коварные, расчетливые и хитрые…

      Таково содержание этого прекрасного, пророческого рассказа.

      Меня не смущает наивность этой легенды. Она придает ей только особую прелесть и не мешает ощутить всю глубину ее содержания. Мне не важно сейчас: «прав» ли был храбрый и не мудрствовавший рыцарь? Прав ли он был, думая, что до него миром правила отвага и доблесть, и не ошибался ли он, боясь, что какое бы то ни было изобретение сможет хоть когда-нибудь устранить героизм, сможет потушить извечную и неугасимую человеческую потребность. Мне не это важно. Говоря «по-современному», мы сейчас, пожалуй, даже упрекнули бы Роланда в преувеличенном представлении о значении «материальных факторов». Но за всем этим в легенде остается яркое изображение столкновения двух извечно борющихся начал, двух человеческих типов и психологий; в ней остается и элемент подлинного пророчества. Ибо несомненно, что та эпоха, о которой с таким ужасом, тоской и омерзением, по рассказу легенды, думал Роланд, – уже наступила; в эту