Лавка нищих. Русские каприччио. Борис Евсеев

город до скончания века батрачить – что ж: потерпим, сполним!»

      После таких бесед с высокими лицами Ване всегда хотелось петь: от радости выполненного долга, от удовольствия круглых речей.

      Он и сейчас пошевелил связанными руками (потому как петь и не размахивать руками не мог) и запел вполголоса:

      Ехал на Птичку Иван Раскоряк,

      Ехал, споткнулся, и в грязь мордой – бряк…

      – А раз ехал, так и приехал! – крикнул по-звериному глухо бывший пристав. – Приехал, говорю, ты, Ваня!

15

      Пашка все никак не могла двинуться с места.

      Вроде только полтора-два кэмэ пробежала, а не было сил. Да и что-то держало, не давало идти. Отдышавшись и отплевавшись, она осмотрелась и увидела на дереве облезлого серого кота.

      Тощий кот глядел на Пашку и топорщил шерсть. «Вона кто не пускал!»

      – Котя, котя, пусти! Мне надо. Ваню бить будут…

      Кот еще больше встопорщил шерсть, но потом, вроде соглашаясь, мяукнул, сдал назад – так Пашке во всяком разе показалось, – и она вступила в самую гущу кое-где еще снежно белевшего леса.

      Пашка шла наобум, по косой, едва приметной дорожке. Шла не оглядываясь, иногда на ходу приседая от шорохов, от вымахивавших на ее пути длинными кривыми ветвями, страхов.

16

      Серый облезлый кот, чуть обождав, соскочил с дерева, но тут же, словно что-то учуяв, застыл на месте. Потом, постояв и видно устав прятаться от собак и людей, пошел вслед за Пашкой. Шерсть его кое-где еще топорщилась, но хвост по земле больше не волочился: торчал трубой.

17

      Бывший пристав уже хотел было Ваню в лесу – «на произвол судьбы» – покинуть. Но опять вспомнил про государство, про то, какой дерзкий ущерб причинил ему Ваня, и понял: никто этого обалдуя по настоящему не накажет! Раз уж Елима не стал – другие и подавно не захотят.

      А тут еще Ваня сглупил: стал развязывать – и развязал таки – руки.

      Бывший пристав Трофимьев увидел, крикнул: «Вишь, развязался!» – и тут же въехал Ване в ухо.

      Били недолго, потому что охранник случайно задел уже лежащего на земле Ваню тяжелым ботинком по голове, и тот отключился. Для верности дали еще камнем по затылку.

      В лесу становилось холодно, дальше бить потерявшего сознание было неинтересно. А наказать надо было по всей строгости, до конца.

      Вдруг Трофимьев обрадовался:

      – А ну волоки его. Тут рядом! Давай, шевелись!

      На границе кошачье-собачьего кладбища и молодой, примыкавшей к старому лесу, рощицы – было вырыто несколько непонятных ям: то ли для зверья покрупней, то ли и вовсе для живших, кормившихся и умиравших близ Новой Птички бродячих людей. Вскоре такая яма невдалеке и обозначилась.

      – Давай его сюда. А то Елиме достанется. А Ваня… Он же перловский, здесь его искать никто не станет.

      Бывший пристав вытряхнул из Ваниных карманов несколько бумажек и какую-то зеленую корочку.

      – Ф-ф-у, блин! Иван Ла-азаревич… – Прочитал он и скривился. Но Ванину корочку себе в карман все ж таки