Неупокоенные. Лорен Оливер

>

      Из кухни в чулан, затем в столовую и коридор, вверх по лестнице – стеной наступают дым, тьма, копоть и удушающий жар.

      Из чердака – на крышу, с крыши – в подвал.

      Мы горим.

      Сандра хотела заключить пари – умрет Ричард Уокер дома или нет. Не знаю, когда она пристрастилась к разного рода спорам. При жизни за ней такого не наблюдалось. А теперь: «спорим на это, спорим на то».

      – Он окочурится прямо здесь, – говорила Сандра. И еще: – Хватит ко мне прижиматься!

      – Я не прижимаюсь.

      – Нет, прижимаешься! Прямо в шею дышишь.

      – Это невозможно.

      – Не говорю, что так и есть, я говорю, на что это похоже!

      Ричард Уокер застонал. Неужели сейчас, после стольких лет, он стал наконец-то нас понимать?

      Вряд ли. Но мысль интересная.

      А как мы говорим? Скрипами и шепотками, стонами и дрожью. Вы слышите нас. Но не понимаете.

      В тот день медсестра была в ванной, готовила очередную дозу таблеток для Ричарда, хотя знала, – и мы все знали, – что они ему не помогают. В спальне пахло сиропом от кашля, чем-то сладким и стоял резкий животный запах мочи, как в старом загоне для скота. Простыни не меняли уже три дня.

      – Ну, так что думаешь, – надоедала мне Сандра, – дома? Или в больнице?

      Мне нравилось заключать с ней пари. Было чем занять время – долгие, бесконечно растянутые в пространстве часы, в которых мы вязли, как в супе-пюре. Для нас теперь не было различий между днем и ночью. Часы проплывали мимо, как тени – жаркие или теплые, влажные или сухие. За временем мы уже не следили. Зачем это нам? Полдни пахли древесными опилками и воскрешали в памяти то самое неприятное чувство, когда сажаешь занозу под ноготь. Каждое утро – запах грязи и оконной замазки. Каждый вечер – запах тушеных помидоров и плесени. Каждая ночь – холод, дрожь и мышиное фырканье, которое мы чувствовали своей кожей.

      Границы – вот чего нам не хватало. Границ и территорий. Твоя территория, моя территория. Вместо этого мы постепенно сливались воедино. Вот что самое страшное и опасное в смерти – постоянная борьба за право остаться самим собой.

      Забавно, да? Когда вы живы, зачастую все наоборот. Я помню, как отчаянно пыталась заставить кого-то понять меня, мыслить как я. Помню, как срывала голос, до хрипоты споря с Эдом по тому или другому поводу – уже не помню, по какому именно.

      Теперь мне принадлежали только мои тайны. Да и их я уже больше половины выдала Сандре.

      – В больнице, – наконец сказала я.

      – А я говорю – откинется дома, прямо на своей кровати, – радостно провозгласила Сандра.

      Она ошиблась. Ричард Уокер умер не дома. Слава богу. Я и так долго делила с ним жилье.

      На время в доме воцарилось молчание. Он снова был нашим с Сандрой. Его углы были нашими локтями, его лестницы – нашим скелетом, костями и позвоночником.

      Мы плавали по дому в тишине. Пространство, которое занимал Ричард, вернулось в наше распоряжение. Мы должны были восстановиться, как организм больного после выздоровления, когда он начинает медленно и неуклюже шевелить затекшими конечностями, разминая их.

      Мы заняли все пять спален. Парили в пыльных лучах света, падавшего через окна, кружились в молчании, скользили по гладкому обеденному столу, по пустым стульям, терлись о цветастые восточные ковры, извивались над сухими отпечатками следов ног на полу.

      Наше тело вернулось к нам – это было и чувство облегчения, и чувство потери. В очередной раз мы избавились от чужаков, Других.

      Мы были свободны. Мы были одни.

      Мы с Сандрой заключили пари на то, как же скоро сюда вернутся остальные Уокеры.

      Часть I

      Кухня

      Элис

      Минна зашла на кухню, резко распахнув дверь, как будто ожидала увидеть там толпу гостей, кричащих: «Сюрприз!»

      – Господи боже! – это было первое, что она сказала.

      – Да нет же, – проговорила Сандра, – это невозможно.

      Но как бы то ни было – перед нами стояла Минна. Прошло столько лет… Сандра говорила, что десять, но я думаю, гораздо больше.

      Минна сильно изменилась, но все равно это была она: спутанные длинные волосы, теперь осветленные, высокие скулы, яркие глаза цвета океана. Она была такой же красивой, как раньше, может, даже еще лучше. Но было в ней что-то пугающее, как в лезвии сильно заточенного сияющего острого ножа.

      – Господи боже! – повторила Минна.

      Она остановилась в дверном проеме, не закрывая дверь, и до меня на секунду донеслись запахи Внешнего мира: клевера, мокрой грязи и перегноя. И жимолости, которая, должно быть, росла по всему двору.

      На мгновение я снова почувствовала себя живой, стоящей в саду – меня согревало весеннее солнце, обдувал легкий ветерок, из земли вылезали удивленные дождевые черви.

      Девочка лет шести проскочила в дом из-за спины Минны.

      – Это