Хватит!. Михаил Поляков

посёлка коррупционеров. Девяностолетнего старика избивают, а после оставляют на морозе, и только чудо спасает его от гибели. К этому я обязательно присовокупил бы и то, что всё это творится на фоне россказней о заботе о ветеранах, громогласных речей о Великой Победе с высоких трибун, и накручивания предвыборных очков на социальной политике.

      Справедливости в этой ситуации добиться легко. Вряд ли федеральные власти станут выгораживать каких-то мелких провинциальных жуликов, ну а несколько депутатов Госдумы, которые решат сделать себе паблисити на этой истории, найдётся всегда. Но одно дело я, человек с подвешенным языком, знакомый с информационными технологиями, имеющий связи. А другое – немощный старик и его слабые, запуганные родственники, находящиеся на пороге нищеты, и боящиеся любого властного чиха…

      «Кто может, тот добьётся своего, а остальное – отговорки…» – глухо отозвалась в сознании фраза, сказанная утром Бурматовым. Может быть, он прав, и не стоит тратить душевные силы на человека, который не предпринял никаких усилий для того, чтобы помочь себе самому? Ведь как ни крути, а одним отчаянием бездействие Сотниковых оправдать нельзя. В конце концов, не раковые же они все больные? В их деле окончательная черта ещё не проведена, зачем же опускать руки? Ещё многое можно было сделать: поднять общественность, обойти редакции московских газет и телеканалов, устроить, наконец, какой-нибудь пикет. Кто виноват, что ничего из этого не предпринято? Это был удобный, соблазнительный ответ, но я никак не мог принять его в себя, согласиться с ним. То и дело перед моими глазами вставало бледное измученное лицо старика, как сейчас я чувствовал терпкий запах лекарств в пыльной духоте комнаты, и слышал голос его дочери, которая спокойно, как о чём-то привычном и обыденном рассказывала об избиении отца…

      Глава восьмая

      Размышляя так, я сам не заметил, как дошёл до большой площади Лермонтова, где была назначена наша встреча с Ястребцовым. В этот час тут было темно и безлюдно. Тусклый свет фонаря, стоявшего рядом с памятником поэту, выхватывал из сплошной мглы лишь часть постамента и две ближние скамейки, полностью заваленные снегом. Поднявшийся к ночи ветер лениво таскал по площади крупную как пшено порошу, и она, то стелясь по земле, то взвиваясь выше человеческого роста, складывалась в причудливые фигуры, среди которых я невольно различал то детский хоровод, то стаю уток, бьющую крыльями над поверхностью озера, то слепую старуху с растрёпанными волосами, бредущую наощупь с вытянутыми руками. Положив ладонь на эфес сабли, и задумчиво склонив голову, каменный Лермонтов безразлично наблюдал за тенями, мечущимися у его ног…

      Николай уже ждал меня: постукивая каблуком о каблук, он с портфелем в руке топтался возле скамейки.

      – Привет! Ну слава Богу, я уже продрог весь, – сказал он, подавая мне руку в шерстяной варежке. – Давай в кафе каком-нибудь с тобой присядем?<