Волшебник. Колм Тойбин

написать этот рассказ.

      – Люди судачат. По-моему, это отвратительно.

      – Рассказ не будет опубликован, – сказал Томас.

      – Какая разница? Его уже прочли. Знай мы, что вы исповедуете подобные взгляды, вас никогда бы не пустили на порог этого дома.

      – Какие взгляды?

      – Антисемитские.

      – Я не исповедую антисемитских взглядов.

      – Это ваше дело, нас это не касается. Но нас волнует, что человек, выдающий себя за нашего зятя, вторгается в нашу частную жизнь.

      – Я и есть ваш зять.

      – Вы – низшее существо. Клаус намерен вас поколотить.

      Мгновение Томас размышлял, не спросить ли Альфреда, как поживает его любовница.

      – Вы можете гарантировать, что этот оскорбительный пасквиль не появится ни в одной газетенке? – спросил его Альфред Прингсхайм.

      Томас поднял глаза и пожал плечами.

      Тесть отвел его в гостиную, где была Катя, которая вернулась в родительский дом, оставив ребенка няне. Она стояла рядом с братом, а их мать сидела в кресле. Глаза Кати сияли. Она улыбнулась Томасу:

      – Клаус жалеет, что рассказ не будет опубликован. Он создал бы ему репутацию. Он считает, до сих пор у него ее не было. Разве не так, братец? Все показывали бы на тебя пальцем.

      Клаус потянулся, чтобы ее пощекотать.

      – Вы собрались меня поколотить? – спросил Томас у Клауса.

      – Чего не скажешь, чтобы порадовать папу.

      – Бедный папа, – промолвила фрау Прингсхайм. – Он обвиняет меня в том, что я не сообщила ему, какой ужасный рассказ вы нам прочли. Я ответила, что воспринимала только ритм. Это было так поэтично. Я не задумывалась, о чем он. Мне действительно показалось, что рассказ чудесный.

      – Я не пропустил ни единого слова, – сказал Клаус. – Рассказ действительно чудесный. У вас невероятно сильное воображение! Впрочем, возможно, вы просто умеете слушать?

      Альфред, который беспомощно замер в дверях, строго обратился в Томасу:

      – Я бы посоветовал вам обратиться к истории или сочинять романы из жизни любекских торговцев.

      Последние слова были произнесены таким тоном, словно речь шла о чем-то крайне безвкусном и дремучем.

      Их самым частым гостем был Клаус Прингсхайм, который сомневался в полезности для Эрики послеобеденного сна.

      – А чем еще ей заниматься, как не развлекать своего бедного дядюшку, – спросил он, – когда ему придет охота ее навестить?

      – Пусть спит, – сказала Катя.

      – Твой муж больше не хочет писать про нас? – спросил Клаус, словно не замечая присутствия Томаса.

      Томас видел, что Катя медлит с ответом. После рождения Эрики она стала гораздо серьезнее, в то время как Клаус пытался вернуться к легкомысленному тону, некогда принятому между братом и сестрой.

      – Написал бы про нас целую книгу, – продолжал Клаус. – И тогда мы точно прославимся.

      – У моего мужа есть дела посерьезнее, – ответила Катя.

      Клаус