Последние часы в Париже. Рут Дрюар

она действительно проводит там большую часть времени. У нее могла бы появиться двойная жизнь. Муж, другие дети.

      Эрик смеется и снова наполняет бокал Жозефины:

      – Какое у тебя живое воображение! Мужчина – да, я могу себе представить мужчину, ведущего двойную жизнь. Но не женщину. Что за фантазии!

      Изабель хмуро поглядывает на Эрика.

      – В самом деле можешь?

      Жозефина не уверена, шутит Изабель или говорит серьезно.

      – Твоей матери порядком досталось. – Изабель снова обращается к Жозефине. – Нелегко быть матерью-одиночкой. Она была вынуждена работать за двоих. Ты не должна винить ее за это. После войны было трудно найти работу. Выбирать не приходилось.

      – Хорошо, что у меня была Суазик. Она практически заменила мне мать.

      Холод проступает в глазах Изабель.

      – Суазик спасибо за то, что приютила вас, но что бы ни делала твоя мать, она старалась только ради тебя.

      Это уже слишком! Жозефина готова выложить правду; алкоголь придает ей смелости. Она залпом выпивает второй бокал. Эрик снова подливает ей шампанского.

      – Эрик, полегче. Жозефина, наверное, не привыкла к выпивке. – Изабель встает из-за стола, убирает тарелки, оставляя Жозефину наедине с Эриком. Теперь придется подождать, пока она вернется.

      Жозефина делает маленький глоток, размышляя, с чего начать.

      – Я знаю, почему никогда не встречалась со своим дедушкой. – Она поднимает глаза на Изабель, когда та возвращается с сырной тарелкой. – И почему мама никогда не хотела привозить меня в Париж.

      Изабель бросает взгляд на Эрика, когда ставит тарелку на стол, и снова поворачивается к Жозефине.

      – Что ты имеешь в виду? Твой дедушка был болен с тех пор, как побывал в немецких лагерях.

      Жозефина поднимает бровь.

      – Да, должно быть, ему пришлось тяжело. – Она выдерживает паузу. – А еще тяжелее вернуться домой и узнать, что его собственная дочь… – Она не может произнести эти слова.

      Кровь отливает от лица Изабель. Эрик кашляет, как будто смущенный. И тягостное молчание повисает, как затишье перед бурей.

      – Я знаю о своем отце, – упрямо продолжает Жозефина.

      Изабель грузно опускается на стул.

      – Что ты знаешь?

      – Что он – бош.

      – Не употребляй это слово. – Изабель подносит руку ко рту.

      – Но ведь он был бошем, не так ли? – Она чувствует, как играют в ней пузырьки шампанского, придавая ей больше смелости, чем следовало бы. – Почему все вы скрывали это от меня? Тебе не кажется, что я имела право знать, кто мой отец? – Жозефина осознает, что ее тон агрессивен. Но обида смешивается с новообретенной дерзостью. – Это объясняет так много, много всего, чего я никогда не понимала. – По выражению лица Эрика она догадывается, что ей пора заткнуться – сказано достаточно. Она пытается взять себя в руки.

      Изабель тянется к ней, накрывая ее руку ладонью.

      – Что тебе рассказывала мама?

      – Я нашла свое свидетельство о рождении.

      – Нашла?

      – Да,