Деньги для киллера. Татьяна Полякова

хоть бы помог, – причитала Сонька, когда мы волокли его к машине. На мужчине было кожаное пальто, мы ухватились за полы и кое-как втянули несчастного на заднее сиденье. Далось это нам очень нелегко. Мы совершенно выдохлись, несколько минут сидели опустошенные, не в силах пошевелиться. Немного придя в себя, Сонька заняла водительское место и повернула ключ. Слабо порычав, мотор заглох.

      – Только не это, – взмолилась я. Со второй попытки машина завелась. Кое-как сдав назад и развернувшись, мы поехали в деревню.

      – Кто здесь из соседей? – спросила я.

      – Никого. Я да Максимыч. Герасимовы были. Вчера уехали.

      – Может, сразу в город, а?

      – Спятила? Разве я доеду?

      Сонька, конечно, права, водитель она никакой.

      – Может, в село? – волновалась я.

      – Сейчас его дома выгрузим, ты побежишь к Максимычу звонить, а я его осмотрю, может, чем помочь сумею.

      – Ага, – усмехнулась я, но ничего лучше предложить не смогла.

      Тут мы подъехали к самому крыльцу. Сонька в него бампером ткнулась и чертыхаться начала, но быстро успокоилась. То ли мужчина стал легче, то ли мы малость поднаторели, но вытащить его из машины и занести в дом оказалось не так уж сложно. Вошли в кухню и положили его на пол. Голова его была как-то странно запрокинута, мне это не понравилось, но размышлять об этом времени не было. Я уже стояла у дверей, намереваясь бежать к соседу, когда Сонька вдруг позвала:

      – Гретка, он мертвый.

      – Что?

      – Мертвый, говорю.

      – Да не может быть, – охнула я. – Он же стонал, ты же слышала.

      – Слышала. Отстонался.

      Я села рядом с ней. Пульса нет, и лицо… Да, лицо у него было… в общем, смотреть на него не хотелось.

      – Слушай, может, он жив все-таки, много ты в таких делах понимаешь, – ныла я.

      Сонька убежала в комнату и вернулась с зеркальцем. Мы подставили его к самым губам мужчины и стали терпеливо ждать. Ничего.

      – Говорю тебе, он мертвый, – сказала Сонька, устало откидываясь к стене.

      – О, господи, чего же теперь делать-то?

      – Дверь запереть, вот что.

      – Зачем?

      – Не знаю. Жутко. И окна зашторь.

      Мне вдруг тоже сделалось жутко, я торопливо заперла дверь, зашторила окна и опустилась на пол рядом с Сонькой. Мы уставились на покойника. Из одежды на нем, кроме кожаного пальто, ничего не было. Теперь, при свете, мы могли его разглядеть и ужаснулись: кто-то над ним здорово поработал. На пальцы рук и ног смотреть было невозможно, мне стало нехорошо, я зажала рот рукой и бросилась в туалет.

      Когда я вернулась оттуда, Сонька все еще сидела на коленях, прижавшись ухом к его груди и щупая, как в американском кино, артерию на шее. Увидев меня, подняла голову и сказала:

      – Мертвее не бывает.

      Верить в это не хотелось.

      – Много ты понимаешь. Он ведь стонал.

      – Стонал, – усмехнулась Сонька. – Сначала над ним всяко-разно измывались, потом голову разбили, или наоборот, что, в общем-то, неважно. Потом в землю зарыли, потом, правда, вырыли. Не выдержал человек,