Все рассказы. Михаил Веллер

в темноте какое-то время мерцают отрешенно и закрываются ее глаза.

      У Люды были не такие глаза.

      Сейчас среди толчеи Невского я упираюсь во взгляд этих глаз.

      – Сережка… – она смотрит на мое пальто, ботинки. – Что с тобой? – риторически вопрошает с жалостью, но и с отмщением… Так всплывает забытая боль, чтобы уже исчезнуть.

      – О, мать, – говорю я. – Вы прекрасно сохранились. И элегантны чертовски.

      В угловом кафетерии она берет нам кофе и пару пирожков мне. Я приношу чистый стакан:

      – Не угодно? – вынимаю початый портвейн.

      – Нет больше водки с апельсиновым соком, – усмехается Галя. – Ты изменяешь себе.

      – О нет.

      Не могу отказать себе в удовольствии снять шапку. Она боится смотреть на мою лысину.

      – Как живешь?..

      – Так. А ты: замужем, дети?

      Подтверждает.

      – Я ж говорил, все будет у тебя хорошо; помнишь? а ты не хотела соглашаться.

      Выйдя, закуриваем.

      – Дай два рубля, – прошу я. Получаю пятерку.

      Она ищет формулу прощания.

      – Ну что, все бабы твои были? Вся водка выпита? Выполнена программа? – говорит она своим красивым голосом.

      У Люды был совсем не такой голос.

      Голос Танин – закрыв глаза на солнце, я забыл о счастье – напоминает:

      – Ты сожжешь плечи, Сергей, – и внутренняя улыбка постоянна в ее лице и голосе.

      Уже июнь, и трава у залива высокая. Кузнечики нажаривают в ней, а позади шуршит о песок вода. Песчинки в сгибах истории и муравей на странице; мы дремлем, касаясь плечами. Таня покрывает мне спину своим платком; ее кожа нагрета и блестит. Рассеянное в воздухе светлое золото июня отполировало ее.

      – А я загораю лучше чем ты, – и целует.

      Тени отмечают время. Мы купаемся напоследок. Она не умеет плавать, но здесь мелко и дно чистое.

      Собравшись, мы уходим босиком. Я переношу Таню через мазутистое шоссе. Она старается лежать удобнее.

      За листвой видна автобусная остановка.

      – Ты из-за меня совсем не учился сегодня, – говорит Таня. – Если ты получишь четверку, тебе не дадут медаль… Ты не сердишься на меня?

      Она самая красивая девочка в школе. Везение мое щемит нереальным. Мы строим планы.

      Свободу не подарят

      Ночью в открытое окно слышны куранты Петропавловки. Восходят огни разведенного моста, мазутным теплом судов и майским запахом акаций с набережной омывается прокуренная комната.

      Девчонки посапывают под тонкими одеялами, конспекты и курсовые белеют на столах.

      Лик Че Гевары проясняется на стене.

      Утренние краски разводят сумерки; трещат-цвиринькают воробьи в недвижной листве, свежесть тянет с залива.

      Двадцать три года; старуха. Выгляжу все хуже. О чем ты мечтала в тринадцать лет. И что было в семнадцать. С привычным спокойствием – в зеркало. Не проснешься. Не заснешь. Выпяченный ротик аквариумной рыбки на грязном тесте лица. Крючок. Рви губы. Больно. Мое. Дважды не будет. Он хороший. Если б… Если б…

      Коридоры, двери, комнаты спящего общежития.

      Надя. Все слова, что придуманы. Надя. Такой