Падение Хаджибея. Утро Одессы (сборник). Юрий Трусов

они, что паны совсем взбесились и не только над холопами своими лютуют, но и вольных казаков с жинками и детьми малыми в крепачину берут. Не мог спокойно батько это слушать, уехал в тот же день. А скоро слухи пошли, что с гайдамаками порубил он хоругви[13] князя Сангушки и графа Потоцкого… Долго гулял батько с гайдамаками и на Волыни, и на Уманщине, жег поместья панские. Вернулся в Сечь он с гайдамацкого похода жив и невредим, да тут старшина обманом его окрутила и под конвоем отвезла на суд в Глухов. Там-то батько вскоре был в застенке удавлен. Как услыхал я про это, диду, потянуло меня в Глухов, чтобы пред могилой его колени преклонить да с душегубов его проклятых спрос взять.

      Чуть раскосые глаза Кондрата сверкнули мрачным огнем.

      – Не удалось мне этого сделать. Ни один человек в Глухове не знал, где могила моего батьки. Видно, проклятые каты зарыли его тело неведомо где. Долго я искал следы тех, кто погубил его. На грех, донесли одному пану, зачем я здесь и кого ищу. Схватили меня проклятые гайдуки. «Тебя, сучий сын, как батьку твоего, судить и повесить надо. Да я тебя, так и быть, прощу. Холопом моим отныне будешь», – сказал пан и хотел мне оселедец сбрить, да я не дался. Был избит гайдуками его, брошен в камору подвальную, цепями окован. Кабы не Семен Чухрай, который батьку моего знал, сгнил бы я там, – закончил Кондрат свою повесть…

      Бурило вытер слезы, текущие по его морщинистым щекам, и вдруг сердито глянул на крестника.

      – А сам ты, хлопче, казак или не казак? – спросил он строго.

      – Да какой же я, диду, казак теперь, коли и Сечи вот уж сколь годов как нет и товариство наше запорожское распалось.

      – Замолчи, крестник! Замолчи, – ударил по столу тяжелым кулаком Иван Бурило. – Не говори того, чего не разумеешь! Товариство наше запорожское – сила, и ты его со старшиной не смешивай. Она, старшина, свое гнула, а мы, казаки-сиромахи, – свое. А сила в нас, понял? Покуда мы есть, значит, и казачество живет… В старшинах сидели те, у кого тысяча голов стада да угодья. А мы, сиромахи-казаки, те, что лишь саблю да коня имеем, – мы всегда за народ, за правду. И дале слухай: не важно, что Сечь нашу срыли. Мы, вольные казаки, долго еще будем простому люду защитой и от пана, и от басурмана. Так с давних времен повелось. Даже в песнях об этом поют. Ясно, крестник?

      – Ясно, диду, – согласился Кондрат.

      Ему в самом деле после слов Бурилы многое стало понятней и как-то сразу полегчало на душе. А Бурило продолжал:

      – Я вот тоже, хоть и бежал сюда, на Ханщину, от панских катов, но казаком себя навсегда почитаю. И холопом никогда не буду ни хану, ни важному пану. Не буду! Пока рука моя вот эту саблю держит. – Он пристально посмотрел на Кондрата. – И тебе, хлопче, тоже такая дорога выпадет. Ведь ты казачий сын.

      – Да я, диду, – перебил старика Кондрат, – всегда с тобой.

      – То-то, – усмехнулся в седые усы Бурило. – А то говорил, какой я, мол, казак, раз товариства нашего нет… Невесть что молол!

      – Не разумел, – наклонил чубатую голову Кондрат. – А казак я, диду, истинный.

      – То-то!..

13

Отряды, эскадроны.