Марина из керосинки. Альма Лиджиева

дят, а я со шваброй – мыть пол.

      Тут общий холодильник. Принесла утром масло и хлеб, и вот их нет. Это так смешно.

      Может быть, надо было сало взять, тогда бы всё осталось.

      После уборки я сижу в кабинете со списанной техникой, здесь много чего интересного. Сижу тут, пишу свою историю.

      И зашла Марина. Увела к себе в кабинет.

      Было интересно, чем она занимается, и я пошла. Вернее, сдвинулась с мёртвой точки.

      И Марина сказала: «Если вы хотите быть уборщицей, вы можете везде быть уборщицей», «Сосредоточьтесь и найдите себя».

      Я поблагодарила. Внутри заёрзало, но я поблагодарила.

      И дальше: «Чтобы найти себя, надо этим заниматься». Потом она нахмурилась: «Меня вот, например, очень интересует геохимия серы. Откуда сера?» Подошла к стенке, достала сшитые листы: «Это заказная работа, платная. Французам делали. Вот видите, написано – ответственный за исполнение доктор геолого-минералогических наук Пименова».

      Сильная. Держит на весу эту толстую пачку.

      Смотрю ей в глаза.

      И вернулась к себе с добрыми мыслями.

      Десять минут, просто чтобы расслабиться, смотрела бьюти-видео. Получилось. Подействовало.

      Зачем нужно расслабляться? По плану было читать про СНиПы – так давно не касалась этого всего.

      Строительные нормы и правила состоят из пяти основных разделов.

      Вообще второе собеседование в этом институте напугало, удивило, расстроило и насторожило. Одним словом, всё то, что бывает неожиданным, и случилось.

      Мне позвонил Лапшин Иван Константинович. Представился – спросил, в институте ли я, смогу ли подойти. Я разволновалась. Ответила: «Сейчас спущусь». Переоделась с рабочего (только верх) на выходной. Взяла ключи, телефон и чёрную тетрадку с ручкой (зачем не знаю) и спустилась на первый этаж. По пути подумала, что тетрадку я взяла для солидности, посмеялась.

      Итак. Комната 101.

      В комнате сидят три человека. Они повернули на меня головы, когда я открывала дверь. Я всё время чувствую, когда меня видят. А Иван Константинович (бежевый костюм) кивнул и улыбнулся. Остальные в это время как-то застыли.

      И был момент испуга.

      – Давайте выйдем, чтобы не завидовали, – сказал Иван Константинович Лапшин.

      Высокий. Худой. Хорошая шутка.

      И мы выходим в коридор, я улыбаюсь уже как-то криво.

      В коридоре никого, кроме нас, нет, но он говорит тихим голосом.

      – Вот это оглавление по охране окружающей среды. То, чем должен заниматься эколог.

      Листы в его руках для меня – у подбородка. Я как дитё без мороженого. «Тётя сейчас даст стаканчик».

      Передача.

      Держу их, и хочется уже «к себе», в ту комнату, где только я и иногда – Марина. Но надо договорить.

      Под скрепкой их шесть или семь белых печатных, точно не помню. Под скрепкой полное отсутствие, что называется, воды.

      Что мне нужно сделать. Мне нужно просто прочитать и просто признаться самой себе, что я ничего не понимаю.

      И Иван Константинович, я помню, сказал: «Так как у вас опыта нет… Чтобы вас не пытать, прочитайте, поймите, справитесь-не справитесь».

      Не знаю точно, в какой момент я расстроилась: когда открывала эту дверь или когда стояла с ним в коридоре. Наверное, с двери – потому что дальше я уже была рассеянной.

      Я сказала:

      – Хорошо. Почитаю и пойму. Если быстро пойму, то сегодня же и отвечу.

      – Да в любое время.

      И Иван Константинович улыбнулся прямо как мой одноклассник из той хорошей школы.

      Смотри в оба, Ули. Этот экзамен самый настоящий.

      Пришла, прочитала. Теперь нужно всё это вернуть. Решила, спущусь на лифте.

      Откажусь, конечно. Все лекции (и, надеюсь, знания) я сожгла во дворе съёмной квартиры десять лет назад.

      У лифта встретила грустную Елену. Елену Сергеевну Ленивкину, если точно. В 314-й комнате они с Оксаной Артамоновой всё что-то продают и продают. Так про них говорит Марина. А Марина знает, потому что она в комнате 315.

      Отвлечение. Когда мне было шестнадцать лет, однажды ночью я встала и пошла на кухню с листочком в руке. Требовалось написать на нём что-то, а то меня трясло. И сработало: дрожь эта – прошла. Я уснула.

      Мне тело как будто говорило: «Человек, ты себя не понимаешь. Пойми через выписывание».

      Кажется, я была поэтом, который поздно начал ахаха.

      И завелась привычка – после учёбы два раза в неделю ходить в читалку и там развлекаться писательством. Дома надо было экономить электроэнергию, дома не попишешь.

      Потом в ШЮЖ познакомилась с «лауреатами», как я их называла. Я не очень добрая, знаю. С людьми, которые учились на филфаке.