Стая. Лалин Полл

Другую тишину. Песня кончилась. Кит ушел, оставив Эа с ощущением облегчения от того, что кто-то сумел понять ее боль и одиночество.

      Сзади раздалось шипение. Эа резко развернулась. Мурены повылезали из своих нор, их крючковатые пасти сердито открывались и закрывались. Они ждали ее, а она, взволнованная песней кита, напрочь забыла о них и о том, как надлежит сообщать о своем прибытии. Вот они и обиделись. Обида читалась в суровых глазах, в том, как они распускали длинные спинные плавники и рассерженно шипели.

      – Уходи… Иди отсюда…

      Эа мигом забыла китовую песню и отпрянула от мурен. Сегодня они не были ее друзьями, ее гнали прочь. Но она пока не хотела возвращаться, не хотела ни с кем заниматься любовью; песня кита потрясла ее настолько, что вернуться к стае как ни в чем не бывало казалось ей невозможным.

      Мурены приблизились. Их спинные плавники чуть заметно колыхались в потоке, ощущаемом только ими. В глазах не осталось и тени обычной терпимости. Эа охватила легкая паника. Можно, конечно, беспечно поплыть себе назад, но дорогу перекрывали мощные челюсти, которые запросто могли тяпнуть ее за бок.

      – Эа, иди сюда, милая… – Мать позвала ее на их секретном охотничьем языке. Эа обернулась и увидела, что мама уже здесь, и почувствовала облегчение, перекрывшее негодование из-за вторжения.

      Она скользнула вперед и, несмотря на то что давно выросла, с удовольствием спряталась за большим грудным плавником матери. Мать надежно прикрыла ее, и они вместе отплыли подальше от стены мурен и поднялись подышать на поверхность. Здесь они немножко поплавали, не говоря ни слова. Эа, конечно, слегка расстроило, что ее убежище обнаружили, но любопытство пересилило.

      – Это правда был кит? – спросила она уже на языке Лонги.

      – Да, полосатик, – ответила мать. – Он иногда проходит этим путем.

      – А почему он никогда не заходит к нам? Я думала, мы родня.

      Эа почувствовала перемену в потоке любви, исходящем от матери.

      – Он очень далеко. Идет по старой песенной тропе своего народа…

      – А почему он такой грустный?

      Эа ощутила, как выровнялось успокаивающее внимание матери.

      – Ты поняла его песню?

      – Только, что она печальная. А больше ничего. Это был древнепелагиальский?

      – Да, он. Здорово, что ты помнишь… Как ты поняла?

      – Ты сама говорила, что в нем используют тишину, как мы во время охоты. О чем он пел?

      Эа почувствовала, что мать слишком долго думает над ответом, а значит, она что-то скрывает.

      – Ну, скажи же! – грубовато поторопила она мать. – Если я уже достаточно взрослая, чтобы танцевать Исход…

      – Исход – это наша общая ответственность, Эа, а не только твоя! Это наш долг. Мы должны вернуть его тем, кто помог нам быть здесь и сейчас! Хорошо, скажу. Кит поет о боли и смерти. Но он поет для своего народа, а не для нашего. Ты довольна?

      – Тогда мы должны помочь ему! – В Эа взбурлила энергия, словно она проплыла через стаю медуз.