Ведьма живет на краю деревни. Андрей Толкачев

ждет. Что характерно, я парился – оттуда ни звука. Стало быть, Обдириха баньку навестила. Вот об чем Маришка матери толковала».

      Яков прошелся по комнате, до высокого порога, какие делают в избах, и обратно, пошарил глазами по столу, – ножи сложены крест на крест – вот так шутки у Демьяна! Еще разок налил первача – махнул залпом, кхэкнул для видимости, сел – уставился на Демьяна.

      «А тут Ванюшин, как хворь приперла, взял, да истопил для покойников баню. А он мужик идейный, в приметы не верящий, – стойкий атеист, мать его, да еще той, парткомовской породы. А тут истопил, не побрезговал. Белье им чистое носил, шампунь, против перхоти. Наверное, и спинку предлагал помыть? Ладно, не до шуток. Но откуда у него и веники были исхлестаны до прутьев, и отпечатки на полу, он ведь выдумывать не станет».

      – Я домой лучше пойду, – стал отпрашиваться Демьян, будто его кто держал.

      – Ну да.

      – Уж полночь поди.

      – Ну да.

      – А за полночь уже не парятся.

      – Ну да.

      Оба разом стали таращиться на часы настенные, что вместе с календарем выглядывали из другой комнаты.

      – А у тебя с кукушкой были.

      – Нет, Дема, отродясь не было, то ты меня с Куропаткиными попутал. Они – любители этого дела.

      – Пошел я…

      – Ага, давай.

      Демьян пошел, – само собой, как в воду опущенный, – дверь за собой закрыл неплотно. Впервые отказался выпить на посошок, и странное дело, сидел у порога, а умудрился ножи на столе скрестить. Эт зачем, спрашивается? Вот уж «мужик с присвистом».

      После ухода соседа снег повалил большими хлопьями. Яков сунулся за двор, постоял, покурил, приглядываясь к дому, будто вышел с экспертизой.

      – Ну хорошо, ну отпустило. А снежок какой! Вот бы поваляться в нем, и уснуть там. Эй! Пацаны! Сашка, Витька! Помните, как мы зарывались в снег? В тюпу. Ладно. Чего ору? Кто меня услышит? Давай, давай! Падай, падай. На этот фильм похоже, как же его? Ну где мужик за елкой ходил… Падал прошлогодний снег. Вот и поговорил сам с собой.

      Еще постоял. Изба за спиной хмурилась, не хуже той Ушихи за забором. А что ей остается, когда Обдириха шастает. Раньше собака бы лаяла, да схоронить недавно пришлось. Кто-то отраву сыпанул.

      Яков намеренно оставил незапертой калитку. И громко топая ногами обошел все углы, в сенцах, в доме. Топор под порог положил. Авось поможет.

      Ночь прошла без сна, со светом на кухне и огоньком в лампадке. Так всю ночь на икону, да на лампадку и пялился. Еще бы: ночью шуршала метла, скребла лопата, и невидимый дворник, каких в деревне отродясь не было, чистил снег и выстукивал, будто по железу, странные звуки. Разве дворник? Не ветер разве?

      Яков решил в эту ночь быть верующим, в остальные дни у него как-то не получалось.

      К утру, когда звезды на небе помутнели и курево закончилось, Яков впал в сон, а во сне он любил встречаться с женой.

      Он проснулся от того, что на плече лежала ладонь жены, тонкая, с родинкой на предплечье. Жалуется она на родинку, мол, торчит сильно. Уже ниткой обматывала по совету старух, свести ее хотела, да где там! – одни болевые ощущения.

      «Сейчас