Шесть бастионов сингулярности. Дмитрий Корсак

на тут же ответила ему саднящим нытьем в левой части груди.

      Нет, это не перелом, промелькнула в голове догадка, просто нагрузка на сердце из-за нестабильности канала… Но почему же так больно? Стимуляторы давно должны были заблокировать импульсы. Хотя о чем он… Нет уже никаких стимуляторов.

      С видимым усилием он повернул голову. Цоколь кирпичной стены с узким подвальным окошком у самой земли, тусклый отсвет далекого фонаря, отражающийся в небольшой зловонной луже. А это что?.. Вернее, кто?

      Маленькие цепкие лапки пробежались по шее, длинный хвост хлестнул по лицу, и что-то мягкое уткнулось в его щеку.

      Крысы.

      Надо подниматься, иначе его заживо сожрут..

      Но все, что он смог сделать, – встать на четвереньки, опираясь руками о грязный, осклизлый асфальт, чтобы потом, застонав, рухнуть навзничь.

      Крысы ринулись врассыпную, но, осмелев, опять потянулись к человеку.

      Мысли путались, расползаясь под надвигающимся забытьем. Еще немного и в памяти не останется ничего. Собрав остатки воли, он перевалился на бок, нащупал в кармане авторучку и нацарапал на ладони шесть имен, пока еще помнил их. Это отняло последние силы, и он в изнеможении откинулся на спину. Хотелось закрыть глаза и провалиться в блаженное забытье, где жернова боли не перемалывают тело. Но нельзя. Никак нельзя – он все еще сжимал в кулаке авторучку. Если он ее потеряет, то погибнет.

      Постанывая, он с трудом нащупал карман.

      Было еще что-то важное, о чем он никак не должен забыть, но гаснущее сознание оборвало мысль.

      В следующий раз он пришел в себя от звуков шагов – шумных, скрипучих.

      – А ну пошли отсюда, проклятое отродье! – совсем рядом сердито ворчал старческий голос.

      И следом:

      – Мужик, ты чего тут разлегся? А ну подымайся!

      Чья-то рука тронула его за плечо.

      – Эй, ты живой? Идти можешь?

      Он почувствовал, как его пытаются перевернуть на спину, поднимают.

      Боль. Вернулась, подлюка. Он застонал и открыл глаза. Раскачивающиеся лужи на асфальте. Нет, не лужи, это качается в такт шагов его свесившаяся вниз голова. Шаги скрипучие, чужие, потому что его собственные ноги беспомощно волочатся по земле.

      Куда его тащат? Он попытался поднять голову, но картинка перед глазами затуманилась, и он вновь провалился в желанное забытье…

      – Пей.

      Теплая ладонь придерживает затылок, края кружки касаются его губ.

      – Пей, – повторил незнакомый голос. На этот раз женский.

      Он выхлебал воду, расплескав часть на грудь, и откинулся на подушку.

      – Где я?

      Эти два коротких слова получились у него далеко не сразу.

      – У хороших людей, а не тех сволочей, что тебя отделали.

      Ворчание, в котором чувствуется человеческое тепло и участие.

      Приоткрыть глаза не получилось – веки казались неподъемными.

      – Спи, – приказал голос.

      И он провалился в темноту.

      Новое пробуждение получилось совсем другим – более приятным уже потому, что боль убрала от тела свои острые когти, лишь в левом виске ощущался небольшой дискомфорт.

      Он потянулся к голове и отдернул руку.

      – Не трогай! – раздался окрик. – Биокожа еще не схватилась. И на руке тоже. В больнице напечатали бы кусок твоей шкуры на принтере, да прирастили. Ахнуть бы не успел, как был в порядке, но тут у нас нет больниц. Придется пару дней быть аккуратным.

      В дверях захламленной сверх меры комнаты стояла пожилая женщина – седой кукиш на затылке, рваные джинсы, большая, не по размеру, мужская рубашка почти до колен, на ногах разношенные армейские ботинки, а на руке – новенький металлический браслет с плоским экраном. Не похоже на обычные часы, наверняка игрушка посерьезнее. Странный наряд дополняла серая шаль, завязанная на бедрах небрежным узлом.

      – Что со мной?

      – Синяки, ссадины, сильный ушиб затылка, – ответила старуха. – Еще, похоже, был сердечный приступ, но это не точно, у меня тут не кардиоцентр, а также с мясом вырваны все импланты.

      – С мясом?.. – удивился он.

      – Почти. Это фигура речи, так раньше говорили. Но обработали тебя до полусмерти. Кто это тебя так?

      Кто? Ему тоже хотелось бы знать, кто.

      Женщина вопросительно смотрела на него поверх очков. Очки… С диоптриями… Давно забытый за ненадобностью предмет. Надо же, оказывается не всеми забытый.

      Он рылся в памяти, но везде была пустота, как если бы он искал в абсолютно пустой комнате. Ухватиться не за что. Чувствуя накатывающийся страх, он встретился с ней глазами.

      – Не можешь вспомнить? – сочувственно кивнула старуха, садясь рядом с ним на топчан. – Вот сволочи. Крепко, значит, приложили тебя по черепушке.

      Она хотела подбодрить его, и он уже был готов воспрянуть духом, но следующий вопрос вновь сбросил его в пропасть.

      – Сам-то