Некроманс. Opus 2. Евгения Сафонова

белизны помпезной —

      Её так просто сделать серо-грязной…

      Ты не подаришь мне любви мгновенье,

      А я не врежусь сталью в твоё сердце.

      Я знаю путь сквозь пламя и сквозь время,

      Короткий – вечный – контрданс со смертью[11].

      Песня взлетела к кульминации – и в трагедии, обрывающей голос, как неизбежно обрывается земной путь, свет восторжествовал над тьмой, красота над мраком, вечность над забвением. Прощаясь, ветром в крыльях одинокой птицы пели фортепианные пассажи, хрустальными цветами распускались в мелодии трели, победными колоколами разливались в аккомпанементе аккорды; и музыка окутала собою всё, забилась в сердце вместо пульса, заполнила душу, забирая оттуда всё до капли, чтобы взамен оставить то, что прежде ты едва ли чувствовал и осознавал…

      За миг до того, как стихли финальные ноты, Тим мягко, но непреклонно притворил двери. Только тогда Ева осознала: всё время, пока она всматривалась в мужчину за инструментом, его секретарь напряжённо следил за ней.

      Когда в коридоре воцарилась тишина, в которой лишь болела вывернутая музыкой душа да потихоньку исчезал ком в горле, оба долго молчали.

      – Это… это правда написал он?

      Вопрос прозвучал так тонко, словно привычный голос Евы ушёл в эфемерное загранье вслед за голосом, певшим только что. И пока отказывался возвращаться.

      Она думала, что музыка Кейлуса Тибеля слишком бездарна, чтобы стать популярной… Но всё оказалось проще – и печальнее. Эту дерзкую, необычную, опередившую время красоту мог понять лишь тот, кто жил в двадцать первом веке; тот, кто рос, когда уже родились и прославились Шостакович, Свиридов и Шнитке, металлисты и рокеры.

      И совсем немногие из тех, кто обитал в местном аналоге века девятнадцатого – в лучшем случае.

      – Естественно. Стихи тоже. – Быстрым гибким движением поднявшись с пола, Тим аккуратно, абсолютно неслышно достал из двери светящийся ключ. Сунув его в карман, отступил на шаг – так, чтобы не помешать выходу из комнаты, но остаться преградой между дверью и Евой. – Ещё одна причина, по которой я всегда буду на его стороне.

      Она посмотрела на свою опущенную руку, в пальцах по-прежнему сжимавшую Люче. Потом – снова – на дверь.

      Кейлус вышел из гостиной парой мгновений позже, озарив коридор полоской света из комнаты и стынущей в лице счастливой опустошённостью того, кто только что отдал всего себя чему-то бесконечно любимому.

      При виде Евы последнее тут же ушло, за секунду уступив место ядовитой насмешливости, которую она уже привыкла наблюдать.

      – Какая встреча, – изрёк Кейлус. – А я как раз закончил…

      В миг, когда взгляд тёмных глаз скользнул по Евиной руке к рапире, золотое лезвие метнулось к его горлу – мимо русых кудрей Тима, стоявшего всего на полшага левее, чем было необходимо для живого щита. Остановилось, почти коснувшись кончиком цели.

      Со смесью ужаса и торжества Ева поняла, что остановилось оно по её собственной воле.

      – Вижу, беседе ты всё же предпочла вариант, в котором разбиваешь мне голову, –

11

Стихи Марка Шейдона.