Вечер у Клэр. Ночные дороги. Гайто Газданов

не сержусь на вас, Клэр, – сказал я.

      – Вас это не пугает? – продолжала Клэр.

      – Нет, напротив.

      Мы шли теперь вместе; я держал Клэр под руку; вокруг был снег, падавший крупными хлопьями.

      – Запишите по-французски, – услышал я голос Клэр, и я секунду вспоминал, кто это говорит со мной. – Claire n’était plus vierge[23].

      – Хорошо, – сказал я. – Claire n’était plus vierge.

      Когда мы дошли до гостиницы Клэр, она проговорила:

      – Моего мужа нет в городе. Моя сестра ночует у Юрочки. Мамы и папы тоже нет дома.

      – Вы будете спокойно спать, Клэр.

      Но Клэр рассмеялась опять:

      – Надеюсь, что нет.

      Она вдруг подошла ко мне и взяла меня двумя руками за воротник шинели.

      – Идемте ко мне, – сказала она резко.

      В тумане передо мной, на довольно большом расстоянии, я видел ее неподвижное лицо. Я не двинулся с места. Лицо ее приблизилось и стало гневным.

      – Вы сошли с ума или вы больны?

      – Нет, нет, – сказал я.

      – Что с вами?

      – Я не знаю, Клэр.

      Она не попрощалась со мной, поднялась по лестнице, и я слышал, как она открыла дверь и постояла минуту на пороге. Я хотел пойти за ней – и не мог. Снег все шел по-прежнему и исчезал на лету, и в снегу клубилось и пропадало все, что я знал и любил до тех пор. И после этого я не спал две ночи. Через некоторое время я опять встретил Клэр на улице и поклонился ей, но она не ответила на поклон.

      В течение десяти лет, разделивших две мои встречи с Клэр, нигде и никогда я не мог этого забыть. То я жалел, что не умер, то представлял себя возлюбленным Клэр. Бродягой, ночуя под открытым небом варварских азиатских стран, я все вспоминал ее гневное лицо, и спустя много лет ночью я просыпался от бесконечного сожаления, причину которого не сразу понимал, и только потом догадывался, что этой причиной было воспоминание о Клэр. Я вновь видел ее – сквозь снег, и метель, и безмолвный грохот величайшего потрясения в моей жизни.

      Я не помню такого времени, когда, в какой бы я обстановке ни был и среди каких бы людей ни находился, я не был бы уверен, что в дальнейшем я буду жить не здесь и не так. Я всегда был готов к переменам, хотя бы перемен и не предвиделось; и мне заранее становилось немного жаль покидать тот круг товарищей и знакомых, к которому я успевал привыкнуть. Я думал иногда, что это постоянное ожидание не зависело ни от внешних условий, ни от любви к переменам; это было чем-то врожденным и непременным и, пожалуй, таким же существенным, как зрение или слух. Впрочем, неуловимая связь между напряженностью такого ожидания и другими впечатлениями, доходившими до меня извне, все же, конечно, существовала, но была не объяснима никакими рациональными доводами. Помню, незадолго до моего отъезда, который тогда не был еще решен, я, сидя в парке, вдруг услыхал рядом с собой польскую речь; в ней часто повторялись слова «вшистко»[24] и «бардзо»[25]. Я почувствовал холод в спине и ощутил твердую уверенность в том, что теперь я непременно

23

Клэр не была более девушкой (фр.). – Пер. автора.

24

Все (польск.).

25

Очень (польск.).