Золотой раб. Пол Андерсон

об Аристотелевых критериях красоты, но ты спишь с ними.

      Эодан пнул его, но не сердито. Римлянин рассмеялся, уклонился и растаял в темноте. Эодан посмотрел ему вслед и услышал, как он весело мелодично засвистел.

      То же самое Гней Валерий Флавий пел у Аравсиона в Галлии, чтобы подбодрить других пленных. Это было после того, как кимвры разбили две консульских армии и Боерик приносил всех пленных и добро в жертву речному богу. От фургонов со старухами несло кровью! Эодану стало плохо, когда беспомощных людей одного за другим вешали, пронзали копьем, разрубали и разбрасывали мозги – тела запрудили реку. Вот тогда он слышал пение Флавия. Тогда он не знал латинского, но догадался по смеху (римляне смеялись, ожидая смерти!), что слова непристойные. Подчиняясь порыву, он выкупил Флавия у реки за корову и теленка. Позже он узнал, что владеет римлянином высшего класса, учившимся в Афинах, владельцем богатых поместий, с большим будущим; как обязан всякий благородный римлянин, он служил в армии.

      Эодан поднялся на три ступеньки и откинул дверную занавеску. Это дом странствующего вождя, его везут четыре упряжки быков, он снабжен стенами и крышей от дождя.

      – Кто это?

      Низкий женский голос звучал напряженно. Эодан слышал, как она движется в темноте среди его разложенного оружия.

      – Это я, – сказал он. – Только я.

      – О…

      Викка подошла к двери. Тусклый свет упал на ее лицо, широкое, с курносым носом, в небольших веснушках, с широким мягким ртом, с глазами, как летнее небо. Светлые волосы падают на сильные плечи, и он едва различает ее пригнувшееся тело.

      – О, Эодан, я испугалась.

      Она холодными руками схватила его руки.

      – Нескольких римлян? – спросил он.

      – Того, что может случиться с тобой завтра, – прошептала она. – И даже с Отриком… Я подумала, что ты не придешь домой на ночь.

      Его руки скользнули под ее пшеничную гриву, коснулись ее обнаженной спины, и он поцеловал ее с нежностью, какой никогда не испытывал к другим женщинам. Не только потому, что она его жена и родила ему сына. И, конечно, не потому, что она из знатного кимврского рода. Когда он ее видел, в нем словно просыпалась весна, ютландская весна всех прошедших лет, когда Дева носит гирлянды из цветов боярышника; он знал, что быть мужчиной значит не просто быть готовым к бою.

      – Я вышел наружу, чтобы посмотреть на местность, – сказал он ей, – и поговорил кое с кем из воинов и с Флавием.

      – Вот как… Я уснула, ожидая тебя. И не слышала. Флавий пел мне песню, чтобы я уснула, когда не могла уснуть… но сначала он заставил меня рассмеяться. – Викка улыбнулась. – Он обещал принести мне несколько цветов, которые у них есть. Он называет их розами.

      – Хватит о Флавии! – сказал Эодан. Пусть ветер унесет этого римлянина, подумал он. Как он очаровывает всех женщин. Я пришел домой и первое, что я услышал от своей жены, какой замечательный этот Флавий.

      Викка наклонила голову.

      – А знаешь, – прошептала она, – мне кажется, ты ревнуешь. Как будто у тебя есть для этого причины!

      Она