Не Боги. Сергей Валерьевич Мельников

, пустила крепкую руку под спину.

      – Доброе утро, – улыбнулся он в её пушок.

      – Доброе утро, – запустила она пальцы в его ёжик. – Мне слишком хорошо с тобой.

      – Это как?

      – Как расшитая узорами петля. Как отравленный, но очень вкусный кофе.

      – Я тебя не понимаю, прости, я не очень умный, – он пожал плечами и поцеловал родинку под левой грудью.

      – Ты душишь меня своей любовью. – она перехватила его руку и прижалась щекой к сбитым костяшкам. – Я задыхаюсь от неё и скоро задохнусь совсем.

      – Мне уйти? – сморщенный лоб и грустные его глаза в ложбинке между холмиками её груди рассмешили.

      – Не смотри на меня! – она вжала его лоб в солнечное сплетение, где больнее всего. – Я неумытая и ненакрашенная!

      – Я больше всего на свете люблю смотреть на тебя, неумытую и не накрашенную, – прогудел он ей в живот. – Я бы сам не давал тебе умываться и краситься, но ты не выйдешь такой из дома. Мне уйти? Я не хочу, чтобы ты задыхалась.

      – Ты всё равно не сможешь. И я не смогу. Это безнадёжно.

      – И что делать?

      Она выпучила глаза и сказала зловещим шёпотом:

      – Смотреть завороженно и не отрываясь, как я умираю.

      – Хорошо, – сказал он. – Сделаю кофе.

      Пока он варил кофе, она положила на лицо подушку и училась дышать сквозь неё. Получалось плохо. Совсем не получалось.

      * * *

      Полгода назад он шёл с тренировки, а она лежала на обочине дороги. Сначала показалась кучей мусора, потом бомжом, потом алкашкой, потом он увидел стройные ноги в порванных чулках, дорогой айфон в траве рядом, и понял, что был неправ. Сидя на корточках, он считал пульс, а она молчала, пока он не достал телефон.

      – Не в полицию, – попросила она и закашлялась. Тонкая струйка крови потянулась в траву из разбитого рта.

      – Что? – не понял он.

      – Не звони в полицию, – повторила она, – и в скорую не звони. Пожалуйста.

      Потом уткнулась в траву лбом и замолчала.

      – Алкашня, – радостно сплюнула проходившая мимо бабка, давно сменявшая свою жизнь на чужие. Ему было все равно. Он закинул сумку с мокрой формой за спину и поднял её на руки. Она застонала и обхватила его шею, доверчиво ткнувшись лбом.

      В их первое утро он тихо собрал раскладушку на кухне и сварил кофе. Хотел принять душ, но решил не шуметь. Осторожно приоткрыл дверь в комнату. Она лежала, отвернувшись к окну. Солнечно светилось маленькое розовое ушко. Подноса не было, он взял кофе, одну чашку для неё, и тарелку с бутербродами.

      – Доброе утро, – сказал он тихо.

      Она схватила подушку и накрыла лицо.

      – Не смотри на меня, – сказала она глухо. – Я уродина.

      – Ты не сможешь пить кофе через подушку.

      – Поставь кофе и уйди, пожалуйста.

      – Тебе придётся. Ты не дала мне вызвать скорую, значит я осмотрю твои раны.

      – Да бли-ин, – простонала она, но подушку убрала.

      Она лежала, зажмурившись, и закусив целую часть разбитой губы. Левый глаз полностью заплыл, на щеке чернела борозда запёкшейся крови. Он смотрел и видел мужской кулак с печаткой, врезающийся в лицо.

      – Открой глаза.

      Один глаз: большой, цвета выжженного летнего неба, – упёрся в потолок. Второй спрятался за разбухшими багровыми веками.