Первый учитель. Чингиз Айтматов

поле

      Отец, я не знаю, где ты похоронен…

      Посвящаю тебе, Торекулу Айтматову

      Мама, ты вырастила всех нас, четверых…

      Посвящаю тебе, Нагиме Айтматовой

      1

      В белом свежевыстиранном платье, в темном стеганом бешмете, повязанная белым платком, она медленно идет по тропе среди жнивья. Вокруг никого нет. Отшумело лето. Не слышно в поле голосов людей, не пылят на проселках машины, не видно вдали комбайнов, не пришли еще стада на стерню.

      За серым большаком далеко, невидимо простирается осенняя степь. Бесшумно кочуют над ней дымчатые гряды облаков. Бесшумно растекается по полю ветер, перебирая ковыль и сухие былинки, бесшумно уходит он к реке. Пахнет подмокшей в утренние заморозки травой. Земля отдыхает после жатвы. Скоро начнется ненастье, польют дожди, запорошит землю первым снегом и грянут бураны. А пока здесь тишина и покой.

      Не надо мешать ей. Вот она останавливается и долго смотрит вокруг потускневшими, старыми глазами.

      – Здравствуй, поле, – тихо говорит она.

      – Здравствуй, Толгонай. Ты пришла? И еще постарела. Совсем седая. С посошком.

      – Да, старею. Прошел еще один год, а у тебя, поле, еще одна жатва. Сегодня День поминовения.

      – Знаю. Жду тебя, Толгонай. Но ты и в этот раз пришла одна?

      – Как видишь, опять одна.

      – Значит, ты ему ничего еще не рассказала, Толгонай?

      – Нет, не посмела.

      – Думаешь, никто никогда не расскажет ему об этом? Думаешь, не обмолвится кто ненароком?

      – Нет, почему же? Рано или поздно ему станет все известно. Ведь он уже подрос, теперь он может узнать и от других. Но для меня он еще дитя. И боюсь я, боюсь начать разговор.

      – Однако человек должен узнать правду, Толгонай.

      – Понимаю. Только как ему сказать? Ведь то, что знаю я, то, что знаешь ты, поле мое родимое, то, что знают все, не знает только он один. А когда узнает, то что подумает он, как посмотрит на былое, дойдет ли разумом и сердцем до правды? Мальчишка ведь еще. Вот и думаю, как быть, как сделать, чтобы не повернулся он к жизни спиной, а всегда прямо смотрел ей в глаза. Эх, если бы можно было просто, в двух словах, взять да и рассказать будто сказку! В последнее время только об этом и думаю, ведь не ровен час – помру вдруг. Зимой как-то заболела, слегла, думала – конец. И не столько боялась смерти – пришла бы, я противиться бы не стала, – а боялась я, что не успею открыть ему глаза на самого себя, боялась унести с собой его правду. А ему и невдомек было, почему так маялась я… Жалел, конечно, даже в школу не ходил, все крутился возле постели – в мать весь. «Бабушка, бабушка! Может, воды тебе или лекарства? Или укрыть потеплее?» А я не решилась, язык не повернулся. Уж очень он доверчивый, бесхитростный. Время идет, и никак не найду я, с какого конца приступить к разговору. По-всякому прикидывала, и так и эдак. И сколько ни думаю, прихожу к одной мысли. Чтобы он правильно рассудил то, что было, чтобы он правильно понял жизнь, я должна рассказать ему не только о нем самом,