Отделение виолончели. Надежда Александровна Белякова

е – работы самого Жилярди. Она была прекрасна, даже в своем отнюдь не музейном состоянии, привычно замызганной, как любое советское учреждение 70-х. Обе школы с отдельными входами: художественная и музыкальная соседствовали в двухэтажном особняке 18 века. Этот прекрасный изящный особняк принадлежал когда-то кавалергарду Алексею Охотникову, по преданиям возлюбленного венценосной супругой одного из российских императоров. Исторические слухи об этом романе стали неотъемлемой частью красоты этого особняка, как лепнина и изысканность архитектуры этого особняка и какой-то незримой явью, подобно тому, как храмы должны быть намолены, так стены художественной школы должны быть налюблены. Да и могло ли быть иначе в художественной и музыкальной школах под общим высоким стеклянным куполом, украшавшим концертный зал этого здания.

      Занятия в обеих школах – в художественной и в музыкальной – начинались после уроков в общеобразовательной школе – в 16 часов. Так что школьники успевали до начала уроков забежать между двумя школами в магазин, чтобы купить там пакет молока с булочкой, потом шли в тенистый внутренний дворик школы на свой перекус. А некоторые сочетали перекус с запретным перекуром. И, если оставалось еще немного времени, Васька и Лёвка успевали заглянуть и в соседний подъезд музыкалки.

      Их всегда смешило то, что ученицам отделения виолончели, чтобы играть на виолончели, приходится так эротично, широко раздвинув ноги, удерживать виолончель. Начало 70-х годов – времена взлета мини-юбок. И виолончель в сочетании с мини-юбкой не оставляла равнодушными сердца подростков, тем более – юных художников.

      Поэтому, проходя мимо класса с табличкой «Отделение виолончели», мальчишки привычно заглянули в полуоткрытую дверь с готовностью к впечатлениям и желанием отвлечься на любимую тему – успеть до начала уроков сорвать все свои «цветы зла» – и покурить, и посмотреть на виолончелисток.

      И Васька, и Лёва всегда заглядывали в класс виолончели и по-мужски нагло, оценивая внешность и привлекательность той или другой девочки из музыкальной школы, произносили их дружеский пароль: «Хочу быть виолончелью!» Выставляя интонациями оценку на этом конкурсе красоты, в котором они сами себя возвели себя в ранг жюри. То, как они произносили на разные голоса свой пароль, награждая или милуя их «Королеву Красоты», в этот день и было оценкой. Впрочем, бывало, что порой безнадежной двоечнице на их конкурсе, но блистательно и виртуозно исполнявшей в этот момент к радости преподавателей какой-нибудь бессмертный шедевр мировой классики, доставался безжалостный приговор мальчишек: «Не хотел бы я сегодня быть виолончелью!»

      Привычно хохотнув перед дверью с табличкой «Отделение виолончели», Васька замер. В полуоткрытой двери он увидел, как играла на виолончели новенькая. Ее стройные ноги были обуты в красные туфельки на «школьных» каблучках с тонкой перепонкой, украшенной с боку пуговкой. Обычно это первые туфли на каблуках, которые придирчиво выбирают, прежде чем купить, заботливые мамы, с легкой грустью понимая, что раз настала пора покупать доченьке первые туфельки на каблуках, скоро придут в уклад их жизни перемены, связанные с тем, что дочка выросла. Длинные ноги этой новенькой по бокам школьной виолончели – битой, исцарапанной учениками, но все еще хорошо звучащей виолончели. Было в них что-то от изящных прописей и мучительных каракулей в тетрадке первоклассника, полных его усилий приблизиться к эталону заданного росчерка.

      Словом, стройные ножки новенькой, такие, на которых женщина входит в мир мужчины, чтобы царить в нём, приковали Васькино внимание.

      Она подняла голову и посмотрела на шкодливо замерших в дверях мальчиков.

      И, продолжая заученно играть, но явно замедляясь, она сбилась с такта, издавая звуки, скорее напоминающие затихающий сигнал старого парохода со стоном и скрипом, чем музыку. Она засмотрелась на Васю долгим взглядом задумчивых карих глаз.

      – Освежите меня яблоком… – пронеслась у Василия в голове строка из «Песнь песней».

      – Хочу быть виолончелью! – услышал Васька Лёвкин голос и неожиданно для себя самого – озверел. Не отрывая взгляда от неё, Василий сгреб свитер Льва в свой злобно сжатый кулак и с силой мотнул его. Хрупкий, с тонким профилем, в ниспадающем на плечи потоке черных кудрей, похожий на лицеиста Пушкина, Лёвка вскрикнул от неожиданности, но тотчас сообразив, что к чему, захохотал над другом.

      Отвернувшись от ученицы, старенький раздраженный преподаватель подошел к высокой двери с табличкой «Отделение виолончели» и резко захлопнул её перед мальчиками.

      Вася разжал кулак, отпуская Лёвин свитер, в досаде опуская руки, и роняя портфель.

      – Эй! Васька! Очнись! На урок пора! И так опоздали, – толкнул его Лёва.

      – Нет, не пойду. Тут ждать буду, – ответил Вася, поднимая портфель и прислушиваясь к тому, как за захлопнутой дверью опять пытается играть эта новенькая «Письмо к Элизе». Там, за закрытой дверью, словно это тайный знак ее приветствия и его надежды. Но вскоре у дверей художественной школы он всё же догнал Лёвку. И они вместе вернулись в свой класс на урок живописи.

      Этой зимой в его учебе, да и в самой его судьбе произошли события, которые