Фарт узника Росомахина. Михаил Александрович Каюрин

сь, простывали и болели.

      С началом войны условия, и без того каторжные, резко ухудшились. Пайка за работу была урезана, рабочая смена в забое увеличилась до десяти часов в сутки. Изнурительный труд выматывал людские силы, доводил человека до истощения, и он умирал. На место умерших привозили новую партию заключённых. Перемалывая очередные человеческие жизни, угольный конвейер продолжал двигаться безостановочно – благо людского материала было предостаточно.

      Александр Росомахин первый раз спустился под землю тринадцать месяцев назад. Весь этот срок он, лёжа на боку, махал кайлом и за себя, и за блатных – воры в законе в печорской зоне придерживались воровских принципов и кайло в руки не брали. Администрация лагеря смотрела на это сквозь пальцы, верхушка главарей воровской группировки пользовалась её покровительством. На первом месте у начальника лагеря стояли дисциплина и порядок, выполнение плана – на втором. Блатные безупречно обеспечивали на зоне и то, и другое, а это было главным аргументом для начальника лагеря, чтобы не вмешиваться в лагерную жизнь заключённых.

      Каким бы крепким и выносливым человек не был, адский труд рано или поздно сгибал его в бараний рог, гнул к земле, высасывая из организма жизненную энергию всю до последней капли.

      За год каторжной работы Росомахин изменился до неузнаваемости. Нос заострился, скулы выпирали из-под бледной кожи, глаза глубоко провалились, тело усохло настолько, что арестантская роба висела на нём, как на вешалке.

      Первые месяцы он ещё тешил себя надеждой, что отчаявшиеся зэки долго не выдержат изнурительного труда, объединятся в протестную группу и взбунтуются, потребовав от администрации исполнения закона всеми зеками на равных. Но он ошибся. Никто из заключённых, таких, как сам Росомахин, именуемых на зоне просто «мужиками», попавших на зону по глупости или по стечению обстоятельств, даже в мыслях не допускали противоборства с блатными. Смирившись с судьбой, они безропотно тянули свою непосильную лямку, надеясь в душе лишь на чудо в послаблении жесткого лагерного режима.

      Политических в этом лагере не было, агитаторов-смельчаков не находилось. Да и требовать исполнения законов было бы настоящим самоубийством. В одном случае блатные без промедления порезали бы за одну ночь всех недовольных прямо в бараке, как баранов, с присущим им хладнокровием и жестокостью, в другом случае, зачинщиков пристрелили бы конвоиры по указке хозяина «при попытке к бегству». Такое уже было в истории лагеря, как оказалось.

      Методы, которые когда-то применял вольнонаёмный мастер Росомахин, работая с заключёнными в Бурятии, здесь были не приемлемы. В лагерях Коми существовали иные правила и порядки, в мозгах лагерного начальства прижились другие принципы управления заблудшими людьми.

      Через полгода Александр окончательно убедился, что наивно тешить себя восстановлением хотя бы частичной справедливости. Более того, ему стало известно, как цинично поступают здесь блатные с заключёнными, у которых ранее имелись отношения с органами НКВД.

      В лагере пока никто не знал о такой страничке в его в биографии, и это временно спасало от издевательств или смерти. Чтобы остаться в живых, нужно было оставаться в тени и не лезть на рожон. Хотя далёкая Бурятия была отсюда за тысячи километров, но воровская малява не знает ни расстояний, ни границ. Если только станет известно, что он работал мастером в одной из колоний, пусть даже в качестве вольнонаёмного, никакой пощады ему не будет. Братва без колебаний посадит его на нож. И вот, когда он уже смирился со своей участью, его неожиданно вызвал к себе начальник лагеря.

      Конвоир довёл Росомахина до кабинета хозяина зоны, отступил в сторону, пропустил заключённого. Александр снял шапку, постучал в дверь, и вошёл в чистое уютное помещение. Остановившись у порога, назвал свою фамилию и статью, по которой был осужден.

      – Проходи, садись, – дружелюбно проговорил начальник лагеря, показав жестом руки на привинченный к полу стул в торце стола, покрытого зелёным сукном. За всё время пребывания в лагере Росомахину никогда не доводилось видеть «хозяина» вблизи. Теперь он рассматривал его без головного убора с некоторым любопытством, сравнивая мысленно с Антоном Лукичом Порубейником – начальником лагеря-колонны № 23 на строительстве железной дороги в Бурятии. Одно сходство между ними всё же имелось. Тот и другой были рослыми и тучными, а в целом – скорее, полные противоположности.

      – Не догадываешься, по какому поводу я тебя вызвал? – начальник лагеря прищурился и впился изучающим взглядом в Росомахина.

      – Никак нет, гражданин начальник, не догадываюсь.

      – Неделю уже читаю личные дела осужденных, подбираю нужных мне людей, – загадочно выразился «хозяин», не отводя глаз от лица заключенного, и выдержал короткую паузу.

      – Удивляюсь, как тебе удаётся ладить с братвой? Рубишь уголёк, таскаешь волокуши и ни разу не выяснял отношений с блатными?

      – Работаю, как предписывает режим, – вяло ответил Александр.

      – Я не о том, – усмехнулся начальник лагеря.

      – Тогда я не понимаю вас, гражданин начальник.

      – Что