Броуновское движение. Алексей Смирнов

куда мы часто наведывались с одним моим покойным приятелем. Мы сразу шли в туалет, где выпивали заранее прихваченную водяру, чтобы дешевле обошлось, а после поднимались в зал, и начиналось веселье. Я плясал в кругу, взявшись за руки с двумя капитанами второго ранга, справа и слева, а друг порывался скусить колки с бас-гитары, гриф которой музыкант уводил из-под его вожделенного рыла в последний момент.

      Однажды я приехал к моему приятелю; на дворе стоял постылый ноябрь. Приятель нахмурился и молвил с упреком:

      «Что же мы с тобою все пьем, да пьем? Давай хоть в Эрмитаж сходим!»

      Мы вышли, по пути завернули в магазин, купили портвейн. Потом заглянули в аптеку за маленькой мензуркой («Нам вот эту рюмочку», – сказал мой друг; «Рюмочку? " – неприязненно переспросила аптекарша; «Да, рюмочку, " – настаивал тот). Из аптеки мы проследовали в Кузнечный рынок, где стащили соленый огурец.

      Позавтракав, мы пошли в Эрмитаж.

      Там, с непривычки озираясь и двигаясь осторожно, мы взошли по лестнице, выстланной ковровой дорожкой, на второй, что ли, этаж и очутились в Галерее 1812 года.

      В Галерее мы почтительно присели на банкетку и стали медленно поворачивать головы, созерцая благородные лица и пересчитывая ордена. Так прошло минуты четыре.

      Мой товарищ вздохнул и встал.

      «Ну, теперь в Универсаль, " – сказал он.

      Камень на сердце

      На мою маму иногда накатывает сентиментальность, и она погружается в воспоминания о моем невинном детстве.

      Большей частью они интересны узкому кругу лиц, да и тем надоели.

      Однако одно такое воспоминание крепко засело в моей голове. Я, конечно, не помню самого события, но дело было, если верить маме, так.

      Мне шел второй годик, я гулял на пляже. В чем мама родила, разумеется, потому что недавно. И еще там гулял один дедушка, у которого был внучек, тоже мальчик. Моих же лет и в том же наряде.

      Так вот, по словам моей мамы, у этого мальчика была невероятно длинная гениталия. Прямо удивительная.

      Дедушка зазевался, и через секунду послышался дикий вой. Мне надоели ведерки-совочки, я быстро подошел к ровеснику и дернул изо всех моих малолетних сил.

      Мама почти не сомневалась в частичном отрыве гениталии от реальности.

      Она подхватила меня и унесла от греха подальше, а вой продолжался.

      И до сих пор меня терзает раскаяние: может быть, я сломал человеку жизнь и приобрел тягчайший кармический грех.

      Друзья! Мир тесен! Может, мне перед кем-нибудь повиниться надо?

      Барби

      В бытность мою доктором я подслушал один разговор. Заведующий отделением рассказывал старшей сестре про кукол Барби и Кена. Особенно он напирал на проработанность внутреннего и внешнего строения Барби, «вплоть до мельчайших подробностей – так, что у нее все есть». «Как! – с уважением восхищалась старшая сестра. – И у Кена все есть?»

      На самом деле, Кен заканчивается целомудренным закруглением, и это промыслительно, потому что иначе мне бы пришлось поминутно вправлять ему вторичные половые вывихи.

      У