Корабль-призрак. Фредерик Марриет

следил за прерывистым дыханием матери.

      Вдова очнулась ото сна около часа ночи. К тому времени она обрела достаточно сил для того, чтобы возвысить голос, упавший до шепота, и обратилась к сыну:

      – О, мой дорогой, мой нетерпеливый мальчик, неужели я обрекла тебя на долгое заточение?

      – Я сам так решил, матушка. Не желаю тебя оставлять до тех пор, покуда ты не выздоровеешь.

      – Увы, Филип, я знаю, что обречена. Я чувствую близость смерти, и поверь, сынок, когда бы не ты, я бы с радостью покинула этот мир. Ведь я умираю уже давно, Филип, и с давних пор молюсь о смерти.

      – Почему же, матушка? – спросил Филип прямо. – Неужто я настолько тебя обидел?

      – Вовсе нет, сынок, вовсе нет. Я благодарю Господа, что Он ниспослал мне тебя. Я часто видела, как ты смиряешь свой буйный норов, как обуздываешь даже праведный гнев, чтобы не ранить мои чувства. Я твердо знаю, что и голод не убедит тебя ослушаться материнских наставлений. Филип, ты, верно, считаешь меня глупой или думаешь, будто я обезумела, раз продолжаю упорствовать… Но я скажу это снова, без обиняков…

      Вдова повернула голову, помолчала какое-то время, а затем, словно набравшись сил, заговорила вновь:

      – Наверное, я и вправду порою лишалась разума… Разве не так, Филип? Одному Господу ведомо, что за тайну я храню в своем сердце, и эта тайна свела бы с ума кого угодно. Она изводит меня ночью и днем, она изнуряет мой дух, она затемняет мои мысли… Но теперь, хвала Небесам, бренная оболочка надо мною более не властна! Удар нанесен, Филип, я знаю это наверняка. Я бы рассказала тебе все, но не могу, ибо тогда и твой разум окажется в опасности.

      – Матушка, – ровным голосом произнес Филип, – заклинаю, поведай мне эту убийственную тайну. Пусть за нею таятся псы преисподней или весь ангельский сонм – мне все равно. Небеса меня не покарают, а сатаны я не страшусь.

      – Твой дух, Филип, крепок, а твой разум силен. Что ж, если кому и суждено перенять у меня это бремя, то это ты. К несчастью, сама я с ним не справилась, но, быть может, тебе ноша будет по плечу. Да, долг велит мне наконец-то открыться тебе.

      Вдова умолкла, явно обдумывая то, что столь долго скрывала от сына. По ее впалым щекам струились слезы. Потом она как будто набралась решимости и принудила себя сказать:

      – Филип, я поведаю тебе о твоем отце. Считается, что он утонул в море…

      – Разве нет, матушка? – изумился Филип.

      – Нет, сынок.

      – Но ведь он давно мертв, матушка?

      – Нет. Да… И нет… – Вдова закрыла глаза.

      «Бредит», – подумалось Филипу, но юноша не унимался:

      – Так что с моим отцом, матушка?

      Вдова приподнялась, по ее телу волной пробежала дрожь, и она ответила:

      – Филип, он осужден пожизненно!

      Бедная женщина откинулась на подушку и накрыла голову одеялом, будто норовя спрятаться от собственных воспоминаний. Филип же был настолько потрясен услышанным, что не находил слов. Несколько минут царило молчание, а затем, не в силах долее терпеть эту муку, Филип прошептал:

      – Матушка,