Танкисты Гудериана рассказывают. «Почему мы не дошли до Кремля». Йоганн Мюллер

напасть на нас. Англичане это уже сделали. Вскоре после кампании во Франции меня послали на побережья Ла-Манша, где я увидел южное побережье Англии и меловые утесы Дувра. Это заставило меня поверить, что вскоре мы форсируем пролив. Я был страшно расстроен, когда нашу дивизию отозвали, многие из нас проклинали Гитлера за то, что он лишил нас шанса. Но мы не слишком долго о нем думали. Для нас он был «сухопутной крысой». Мы говорили: «Сухопутная крыса боится моря». Мы не слишком верили ему. В конце концов, мы служили фатерланду».

      Вольфганг Рейнхардт: «В действительности я не воспринимал это совершенно всерьез. Мне было всего 16 или 17 лет, и войны я не видел. Мы рвались на фронт. «За фюрера, народ и фатерланд» – таким был наш девиз. Мы были зелеными сопляками и ничего другого не знали. Клятва, которую мы принесли, ясно говорила, что другого пути у нас просто нет. Даже много лет спустя я помню ее слова: «Я приношу эту священную клятву богу. Я клянусь в безоговорочном повиновении фюреру германской нации и верховному главнокомандующему армии и, как смелый солдат, готов пожертвовать жизнью».

      Нас не интересовала политика. В действительности мы плохо знали политическую сцену в Германии и что на ней происходит. Большинство людей заявляло, что о таких вещах лучше не говорить дома. Это было опасно. Мы никогда не знали, кто может подслушивать. Но мы знали, что должны победить, и, когда Гитлер утверждал, что мы выиграем войну, что у нас хватит оружия для этого и что мы отомстим, мы ему верили. В нас это вдалбливали».

      Однако имеется один крайне неприятный нюанс, о котором страшно не любят писать немецкие генералы, и Гейнц Вильгельм Гудериан в этом случае не исключение. Как нетрудно догадаться, речь идет о так называемой «Директиве об обращении с политическими комиссарами». Это один из тех скользких вопросов, касаясь которых предпочитают лгать обе стороны.

      Гитлер выступал перед высшим генералитетом с программной речью. Позднее генерал Кейтель вспоминал: «После длинной тирады о личном опыте, который он приобрел, и о сделанных выводах Гитлер закончил заявлением, что предстоит война за выживание, и потребовал, чтобы они отбросили все устаревшие традиционные представления о рыцарстве и общепринятых правилах ведения войны, так как большевики давно о них забыли». Заметки Гальдера, сделанные в тот же день, но несколько позднее, были еще более откровенными: он отметил, что Гитлер обрушился «с резкими обвинениями на большевизм, назвав этот режим преступным. Коммунизм является смертельной опасностью для нашего будущего. Мы должны забыть идею солдатского братства. Коммунист не будет товарищем ни до боя, ни после него. Это будет война на уничтожение». Позднее в этой речи Гитлер вернулся к теме «уничтожения большевистских комиссаров и коммунистической интеллигенции… Комиссары и сотрудники ГПУ являются преступниками, и с ними следует обращаться соответственно». Кейтель писал: «Создалось впечатление, что его речь произвела на аудиторию совсем не то впечатление, на которое он рассчитывал, хотя никто не осмелился открыто