Хранить вечно. Дело № 3. Борис Батыршин

незримой паутины…

      Так вот, Нина предчувствовала это состояние – порой за несколько минут, а иногда даже за несколько часов. Не ошибалась никогда, а когда приходила смерть, впадала в своего рода транс, в котором могла оставаться по своему желанию до момента, когда – по её собственному выражению – «рассеется смертная аура». Это состояние доставляло ей некое необъяснимое, если не сказать, извращённое удовольствие. Как-то она призналась, что в такие моменты она подпитывается энергией, забирая её из некротической ауры покойника. Признание это я услышал от неё во время одного из занятий, ещё до нашей заграничной поездки, когда Гоппиус «тестировал» меня в режиме поддержки со всеми сколько-нибудь перспективными спецкурсантами. Тогда-то и выяснилось, что Нине, единственной из всех я не могу помочь; мало того, в моём присутствии её способности размываются, а порой и вовсе угасают – к счастью, лишь на краткое время. Я же после такого сеанса чувствовал себя не просто выжатым, как лимон, а чуть ли не изнасилованным – в ментальном плане, разумеется.

      Многозначительные штришки, верно? Меня они наводили на вполне определённые мысли, делиться которыми я ни с кем не спешил – но от Нины с тех пор старался держаться подальше.

      Прочие же коммунары – неважно, спецкурсанты или нет тоже чуяли в Нине что-то недоброе, а девушки откровенно её не любили, называя "ведьмой", "кикиморой", «упырицей». Знала ли об этом Нина? Разумеется, знала – и платила однокашникам молчаливой неприязнью и старательно скрываемой ненавистью.

      Зачем Гоппиусу и Барченко понадобилось развивать в девушке эту зловещую способность, неизбежно делая её и без того непростой характер вовсе уж невыносимым – оставалось только гадать. И только в замке доктора Либенфельса, после столкновения с его жуткими «немёртвыми» творениями забрезжило, пусть пока и невнятно, подобие разгадки.

      – Трое ваших товарищей недавно вернулись с чрезвычайно опасного задания.

      Голос Барченко звучал глухо, даже ниже чем обычно, моментами переходя в хрип. Глаза под набрякшими веками были усталыми, и я подумал, что он, наверное, не имел случая хорошенько выспаться уже не одну неделю.

      – Задание состояло в том, чтобы раздобыть крайне важные документы. Подробности сейчас несущественны, но теперь, когда эти документы у нас… – Барченко запнулся и закашлялся. Кашлял он долго, прижимая ладонь ко рту и сотрясаясь всем своим большим телом. Слушатели – и спецкурсанты, и Гоппиус, всё это время державшийся за спиной патрона, и стайка его лаборантов ждали, задержав дыхание.

      – Кх-х… теперь, когда документы у нас, – продолжил Барченко, справившись, наконец, с кашлем, – мы можем перейти к новому этапу нашей работы. Участие в нём примут не все.

      Он обвёл сидящих тяжёлым взглядом из-под насупленных бровей.

      – Давыдов… – его палец, толстый, с коричневым ногтем, уткнулся в меня.

      – Я, Александр Васильевич! – вскочил я.

      – Сидите,