Они шли убивать. Истории женщин-террористок. Вера Ивановна Засулич

и сам руководит всеми угнетателями. Крестьяне говорили, что я ошибаюсь, но все-таки выслушивали меня, и никто из них не обидел меня грубым словом.

      Я ходила по деревням не одна. Три тысячи человек молодежи пошли в это же время в народ, рассыпавшись по 36 губерниям России, и все мы говорили народу об одном и том же, все мы старались пробудить народ к хорошей свободной жизни. Однако скоро правительство узнало о нашей деятельности, и многих начали арестовывать, сажать по тюрьмам, ссылать на каторгу и в Сибирь.

      Меня арестовали совершенно случайно в 1874 году. Я ходила по Юрьевской, Подольской, Черниговской и Херсонской губерниям и имела при себе в котомке подробные карты этих местностей, чтобы знать, куда идти, и лишними расспросами не навлекать на себя подозрений. Когда я останавливалась в деревенских избах, никто из крестьян не заглядывал в мою сумку, и такими образом никто не мог догадаться, кто я такая.

      Но вот однажды, когда я остановилась в с. Тульчине, Подольской губернии, работница того крестьянина, который приютил меня, заглянула в мою сумку и нашла там карты, по которыми я узнавала местность.

      Для человека неграмотного всякая печатная бумажка представляется редкостью (а в те времена особенно). Само собой понятно, что работница была поражена своими открытием. В тот же день она ходила на работу к становому приставу на огород и все там рассказала

      Становой всполошился и помчался искать меня.

      А я в это время, ничего не подозревая, шла с базара, купив пару яблок, кусок сала и хлеб.

      Вдруг скачет становой в коляске, кричит:

      – Садись в коляску!

      Ну, я уж поняла, в чем дело, сажусь, молчу.

      Приехали к избе.

      – Где вещи этой женщины?

      А хозяин отвечает:

      – Вещей у нее нет, а вот котомка есть.

      – Давай сюда котомку.

      Взяли котомку, а там карты лежать, прокламации. Ну, значит, кончено мое дело.

      Становой неопытный был, простоватый, развернул прокламации и давай их вслух читать при всех.

      А крестьяне прослушали и говорят:

      – Вот это настоящая слова. Вся правда написана. Это та самая грамота, которую дворяне от нас спрятали.

      Подъехал следователь, и начали они вдвоем опять эту прокламации вслух читать, а тут набралось крестьян множество и под окнами стоят, слушают. Наизусть мои прокламации выучили.

      Дали знать исправнику приехал он, сразу сообразил, в чем дело, и отправили меня в тюрьму.

      В то время женщина-пропагандистка была чем-то неслыханным и невиданным. Из страха перед таким явлением, смотритель Брацлавской тюрьмы счел нужным сразу же посадить меня в темный карцер и надеть мне ручные кандалы. Прошел месяц в скитаниях по уездным тюрьмам, когда явились жандармы, выхватили меня из рук полиции и потащили сначала в Киевское заточение, потом в Московское и, наконец, в Питерское, где нас и судили, продержав до суда по 4 года в одиночках. Заточение было серьезное. Из трехсот подсудимых, оставленных