отличить друга от того, кого следует бояться. Язык мой – враг мой… и всеобщий враг. Потому что мы склонны слишком доверять тому, что говорят нам на этом, таком родном языке. Нам, живущим в этой части страны, зачастую даже украинский было выучить недосуг – да и зачем? Никто не требовал, новости, фильмы – все преимущественно шло по-русски. А теперь этот самый, родной с детства язык стал страшным и скрытым орудием войны. Иногда мне хочется кричать: да выключите же вы наконец российские каналы! Не слушайте! Не травите себя, своих близких ложью, не душите ненавистью, сочащейся из каждого кадра об Украине. Господи, и в самом жутком ночном кошмаре не приснится то, что транслируют каналы, гордо именуемые центральным российским телевидением. Факты перевираются, передергиваются, а то и откровенно фабрикуются. Сегодня нет ужасов из Украины – так не сиди, сделай их сам! Картинки, которые дают к сюжетам, и вовсе не выдерживают никакой критики. У меня профессиональная память хоть и не состоявшейся, но все же журналистки: вместо нашей родной Луганщины я вижу то Чечню, то горящую Югославию… потом идут постановочные кадры с «беженцами», размазывающими глицериновые слезы по откормленным физиономиям. Слишком правильный выговор, хорошо поставленная сценическая речь и выразительная мимика говорят сами за себя: в кадре пусть и невеликого пошиба, но все же профессиональные актеры. Кроме того, некоторые лица уже и примелькались, вот эту мордатую бабу я видела по крайней мере в трех душераздирающих сюжетах: она и несчастная солдатская мать, и пострадавшая от «правосеков» на Майдане, а теперь вот она же – «беженка с Данецка». Да уж, кризис типажей налицо… и что, никого другого, кроме этой толстомордой, нельзя было найти? Тоже мне, звезда экрана, пробы негде ставить – правда, рыдает она очень натурально! Но уж слишком рожа продувная и запоминающаяся…
Ну вот, обещала себе скрупулезно записывать нашу с Женькой жизнь, чтоб потом оставить ребенку роман о войне, а саму снова снесло в критику чужой работы. Но что поделаешь, если меня корежит и колбасит от вида чужого непрофессионализма, но больше от вранья – ежедневного и ежечасного, бесстыжего, откровенного вранья, от чудовищного потока грязи, ежедневно выливающегося на нашу страну!
– Слышь, Кистинтиновна, ты где? У меня к тебе, как говорится, предложение, от которого ты не сможешь отказаться…
Я вылезла из подвала, с непривычки щурясь на яркий дневной свет. Обстрел давно закончился, Женька незнамо где, а я так увлекалась своей писаниной, что продолжала сидеть в погребе и строчить!
Невидный, тщедушный мужичонка с соседней улицы, с которым я, пробегая в школу, на ходу раскланивалась, приседая от натуги, втащил в мой двор тачку, груженую какой-то зубастой штуковиной.
– Давай, Кистинтиновна, я тебе орех спилю! Орех твой старый и никуда не гожий – это первое. Пол-огорода тени дает – это как бы
