Паруса осени. Иоланта Ариковна Сержантова

настороженно и любезно, дабы отыскать во взгляде то, знакомое, что заставляло её красоваться передо мной часами, занимаясь своими делами на самом виду.

      Под окном красноречиво топталась малиновка. Зелёный дятел, что сидел вниз головой разглядывая меня через левое плечо, казалось готов в любую минуту расплеваться виноградными косточками и постучать по дереву трижды.

      Улыбнувшись суеверной птице, я заметил за её спиной белку, что сильно подросла в моё отсутствие, и вспомнил, как днём ранее, совершенно чужая мысь, едва я приблизился к ней, забралась на ствол кизила, кинулась ему на грудь и со словами: «Спаси! Не выдавай меня!», – обняла крепко.

      Неужто я был так страшен в тот миг?.. Я не дал ей времени, как возможности узнать себя лучше, но и не был бесцеремонным. Быть может, её насторожила излишняя деликатность, неуверенность… Вернее всего было бы вести себя попросту, по-хозяйски, но рождённый под иными звёздами, я не чувствовал себя вправе!

      По дороге домой я улыбкой встречал обугленные тенью облаков поля, а остановившись передохнуть, слышал, как стоящий у дороги пень увещевал собрата об осторожности, да тот, щеголяя в замшевых перчатках зелёной кожи мха чуть не по плечо, клонил талию в танце с бурей и так, и сяк, скрипя всеми членами натужно или предупредительно. Братья не стеснялись моим присутствием, но говорили прямо и внятно, без обиняков, ибо принимали меня за своего…

      Чем ближе были родные места, тем больше разбирал я речей, тем лучше различал голоса, тем легче дышалось мне, а спутанный клубок мыслей и чувств разматывался сам по себе, указуя ясный, простой путь быть счастливым и нужным другим, а значит себе самому.

      Лестница

      Склонив голову на руки, сидит человек. Голова-локти-колени… вся его поза – лестница, взбираясь по ступеням которой, он пытается познать себя. Выходит не всегда. Чаще всего человек выходит из себя. В гневе или насовсем. Так чем он был? Отражением в зеркале. Что останется после? Воспоминанием о совершённых им поступках. Чаще – дурных.

      Люди… кто мы такие? Что мы, в самом-то деле?!

      Ветер кружится у самого моря, крутит ему коленки, больно так, аж воет, но гляди-ка ты, туда же – отыскиваются в нём сила довлеть над пучиной, и не может она поднять головы. Чуть что, – «Цыть!» – на неё ветер, и кудри волн – пластом послушно. С нами-то ветру ещё вольготнее…

      Наша жизнь для других, словно разговор за стеной. Слышна, но понятна в меру стороннего суждения о ней. Слово, сказанное без яростной больной любви к нему, – куда как менее шелеста павшего на мокрую землю листа. А разве мыслимо понять чувства, коли не видишь ту часть страдания, что дополняют выражение глаз?..

      Лягушка, наряженная в сарафан песочного цвета, усеянный зелёными горохами плесени, сидит задумавшись на буром, раскисшем почти листе кувшинки. Чтобы мы не вложили в её уста, всё будет ложью, даже правда, которая неслучайно поджидает нас на любом из возможных путей той дороги, что ведёт нас к себе.

      Склонив голову на руки, сидит человек. Голова-локти-колени… вся его поза отдалённо напоминает очертаниями лестницу, взбираясь по ступеням которой, он пытается познать себя. Пытлив человек, но более хочет разведать, – а что потом, не слишком обращая внимания на происходящее с ним теперь, в этот самый миг…

      Троллейбус

      Плавный ход движения троллейбуса прерывается вдруг, и это, как хорошо знакомый по потасовкам с ребятами во дворе удар поддых, когда, не зная от чего больше, – от боли или стыда за собственную слабость, складываешься напополам, и вертишься с натужным лицом на одной ноге, отворотясь от обидчика.

      Водитель троллейбуса, стараясь сохранить невозмутимое выражение, выходит из кабинки, как с капитанского мостика, надевая резиновые, чуть не по локоть перчатки, и позволяя редким автобусам объезжать себя, направляется к корме своего корабля, туда, где за кокетливые завитки поручня трапа заправлены концы воображаемых парусов его судна.

      Пока капитан идёт, как и полагается, слегка раскачиваясь из стороны в сторону, пассажиры, расплющив носы об иллюминаторы окон, следят за ним с трепетом и надеждой. Но то, что происходит после, заставляет их с изрядной мерой иронии переглядываться промежду собой, а мальчишки, те и вовсе, – смеются неприкрыто и задорно, раскрыв щербатые по причине малолетства рты.

      Тем временем, водитель распутывает пыльные верёвки, встряхивает их, помогая поводку сползти поухватистее, и, преодолевая намерение токоприёмников бежать, тянет их на себя за вожжи, заставляя занять нужное положение. Со стороны кажется, что водитель пытается обуздать невиданное насекомое, или дёргает гигантского кузнечика за усы.

      Заслышав довольное урчание электромотора, пассажиры. не сговариваясь, прекращают смеяться и, как ни в чём не бывало, надвинув на лица, словно козырьки кепи, почтительные мины, одобрительно приветствуют ухарский, через ступеньку, прыжок шофёра с проезжей части на подножку.

      Троллейбус трогается, и успокоенные этим пассажиры погружаются в бездумное созерцание калейдоскопа улиц за окном или вовсе принимаются дремать.

      А