.

может быть, просто возраст? – думает Ева. – Приближается климакс? Давай посмотрим правде в глаза, дорогая, пора. Нормальные тётки больше рожать не могут, а у художниц он проявляется так?

      От этих мыслей Еве окончательно становится тошно. Почему сразу возраст и климакс? Человек – не только физиология. Люди сложнее устроены; уж я-то – точно сложней. Не спеши обесценивать чудо, даже если оно катастрофа, – говорит себе Ева. – Кроме так называемых «очевидных» может быть куча других причин. Лучше быть растерянной дурой, чем несчастной, всё правильно понимающей умницей, мне ли не знать.

      Может, я запрет какой-нибудь тайный нарушила? – думает Ева. – Совершила нечаянно смертный грех? Не дала денег нищенке? Оскорбила кого-нибудь в интернете? С соседкой не поздоровалась? Съела в гостях колбасу? Чем угодно можно прогневать высшие силы, они у нас нервные, и их можно понять. А может, просто Земля вошла в какой-нибудь коридор затмений? Ну или не Земля. Кто-то зачем-то вошёл в коридор затмений, а я типа крайняя, отдувайся теперь за всех, – говорит себе Ева и почти помимо воли смеётся: ну я и дурища! Ну сочинила! Коридор затмений! Колбаса! Смертный грех!

      Ева гасит седьмую уже сигарету и подходит к холсту – даже не серому, цвета отсутствия цвета, испещрённому мелкими бледными точками, пятнами, кляксами; если долго смотреть, не моргая, кажется, что они начинают дёргаться и мельтешить.

      Ева, никуда не денешься, реалист. Поэтому лишившись своих чудесных видений, она рисует их отсутствие. Наступившую невозможность картин под закрытыми веками. Невыносимую пустоту.

      Никуда не годится, – говорит себе Ева, глядя на бледные пятна. – Цвет я, вроде, поймала. Но это должна быть не грязь, а свет.

* * *

      – Полный список застрявших во Тьме за Воротами готов и дважды перепроверен, – говорит Таис Михайловна. – Имена, фамилии, прозвища, тамошние адреса, информация о семье, работе, привычках; словом, всё, что я за сутки смогла разузнать. На самом деле, не очень страшная цифра, я думала, будет больше. Их двести девяносто четыре. В ста восьми городах.

      – Хренассе «не очень страшная»! – подаёт голос Георгий. – Что у тебя тогда страшное, мать?

      – Из тысяча восемнадцати, – напоминает Таис Михайловна. – Могло быть гораздо хуже, я это хочу сказать.

      – Это да, – вздыхает Георгий. – Что бы ни случилось во Тьме за Воротами, всегда выясняется, что могло быть гораздо хуже. На то и Тьма.

      – Сидов сейчас, сама знаешь, мало, – говорит Даха. – Со мной сорок пять. Мы-то, конечно, сходим столько раз, сколько надо, это не обсуждается. Но тем, кто застрял за Воротами, не позавидуешь. Некоторым очень долго придётся ждать.

      У Дахи рыжие косы вокруг головы короной и такие же рыжие брови вразлёт, круглое лицо совсем юной девчонки, тёплая как южный ветер улыбка и самый тяжёлый в Ирали взгляд. Даха – Опора сидов, что-то среднее между профсоюзным лидером, верховной жрицей и всеобщей старшей сестрой. У сидов вообще-то нет иерархии, какая может быть иерархия у вольных