Повесть о жизни. К. Г. Паустовский

спал.

      Ливень прошел, но молнии мигали беспрерывно.

      – Костик, – сказал Глеб, – мое вещее сердце подсказывает, что кто-то приехал. Но кто? Давай послушаем.

      Мы полежали несколько минут молча. Глеб вскочил и начал в темноте одеваться.

      – Есть! – сказал он. – Слышу умолкнувший звук божественной Сашиной речи. Это Карелины! Вставай!

      Я тоже начал одеваться. Я слышал, как тетя Маруся сказала внизу:

      – Да, Костик здесь. Уже давно. И Глеб здесь. Надо их разбудить.

      – Пусть спят, – ответила Мария Трофимовна. – Завтра успеют наболтаться. Как мы добрались, сама не пойму. В Рябчевке два часа пережидали грозу. Хорошо, что дорога песчаная.

      – Ну пойдем! – сказал Глеб.

      – Иди ты первый.

      – Ага! – воскликнул Глеб. – Значит, вы волнуетесь, молодой человек!

      – Зачем мне волноваться?

      – Тогда пошли вместе!

      Мы спустились вниз. В комнате горели лампы. Тетя Маруся собирала на стол чай. Под стенами стояли мокрые чемоданы.

      Мария Трофимовна сидела за столом. Саша бросилась к нам навстречу и расцеловалась с Глебом и со мной. Она была страшно худая, но глаза ее блестели по-прежнему.

      Мы почтительно поцеловали руку у Марии Трофимовны.

      – Ого, как загорел! – сказала Мария Трофимовна и потрепала меня по щеке.

      Люба стояла на коленях спиной к нам и рылась в корзинке. Она не оглянулась и продолжала что-то искать.

      – Люба, – позвала Мария Трофимовна, – ты что же, не замечаешь? Костик здесь. И Глеб.

      – Сейчас, – ответила Люба и медленно встала. – Я не могу найти лимон, мама.

      – Ну и бог с ним, с лимоном.

      Люба обернулась, поправила волосы и протянула мне руку. Она мельком взглянула на меня и отвела глаза.

      – Садитесь, – сказала тетя Маруся. – Чай стынет.

      Мы сели к столу. Дяди Коли в комнате не было. Я слышал, как он кому-то на веранде сливал на руки, а тот, кому он сливал, фыркал, мылся и говорил, картавя:

      – Ради бога, не утруждайте себя. Благодарю вас.

      – Кто это? – спросил я Сашу.

      Она взяла меня за плечо и зашептала на ухо:

      – Ленька Михельсон. Товарищ Любы по школе. Художник. Вундеркинд. Лошак!

      – Кто? – переспросил я.

      – Сам увидишь. Я его ненавижу.

      – Саша! – прикрикнула Мария Трофимовна. – Перестань шептаться!

      Люба недовольно взглянула на Сашу и потупилась.

      С веранды вошел дядя Коля. За ним шел, вытирая руки, высокий юноша в очках, с длинным лицом и большими зубами. Добродушно глядя в лицо, он поздоровался со мной и Глебом. Несмотря на подслеповатость и неуклюжесть, сразу было видно, что он, как любила выражаться мама, из «хорошей семьи». Он держал себя вежливо и непринужденно, но, конечно, был явный горожанин.

      Он сел к столу, взяв у тети Маруси стакан чаю, поблагодарил и сказал:

      – Пасторальная жизнь!

      Глеб фыркнул. Тетя Маруся тревожно посмотрела на меня и Глеба, а Саша сказала:

      – Леня, ей-богу,