Найти себя. Лучшая фантастика – 2023. Олег Дивов

Оставалось плюнуть и терпеть.

      Терпения хватило на месяц. За это время Глеб Петрович выяснил, что из всех нелетающих позвоночных выворачивать голову по-совиному умеют только долгопяты, а что такое долгопят? Мелкая пучеглазая ночная зверушка, уже не лемур, но еще не обезьяна, питается насекомыми и уж точно не курит…

      Глеб Петрович не питался насекомыми. Он также не испытывал пристрастия к ловле мышей и мелких пичуг, а если и летал без всяких приспособлений, то только во сне, очень давно, крайне невысоко и уж точно не парил бесшумно в ночном лесу, как сова. Где связь?

      Ничего не понятно!

      Новый цикл упражнений озадачил и обрадовал. Обрадовал потому, что поворот шеи на сто восемьдесят градусов уже не сопровождался даже малым намеком на боль, а озадачил по причине одной странности. Стоило повернуть голову чуть дальше – и сразу начинало мерещиться что-то отменно нехорошее. Пугающее.

      Разобрать, что это такое, было трудно.

      И страшно.

      Поворот по часовой стрелке или против нее – без разницы. В любом случае Глеб Петрович задыхался от ужаса и спешил прекратить эксперимент. Но проходило небольшое время – и вновь тянуло прикоснуться к жути.

      Мало неприятностей было в жизни?

      Не насмотрелся ужастиков?

      Похоже на то.

      Лишь благополучному обывателю жуть может показаться сладостной. Глеб Петрович таким и был.

      К повороту головы на двести семьдесят градусов он шел долго, малыми шажками. Мешала анатомия, не приспособившая шейные мышцы к подобным выкрутасам. Связки, по-видимому, уже растянулись на необходимую длину, а вот мышцы… Поворачивать голову, а потом возвращать ее на место приходилось обеими руками. В припадках сарказма думалось о гаечном ключе, да только никому еще не пришло на ум изобрести ключ для головы. Бездельники эти изобретатели, прокисшие мозги: если нет резьбы, так уже и ключ не нужен, да?

      Абстрактная жуть обретала зримость и смысл. Видимый мир размывался и ускользал, проваливаясь в темноту, и сейчас же из черного ничто всплывали новые картины. Неведомое становилось доступным, невидимое превращалось в видимое.

      Лучше бы его не видеть!

      Еще доворот на долю градуса… Глеб Петрович внезапно узрел себя со стороны – и не сразу узнал. Его взгляд парил над больничной койкой, занятой страшно худым человеком с ввалившимися щеками, лысой головой, туго обтянутой пергаментной кожей, и глазами снулой рыбы. Тощая желтая лапка, похожая на птичью, истыканная по сгибу следами от игл капельниц, бессильно лежала поверх больничного одеяла и куда нагляднее, чем тусклые глаза, давала понять: человек умирает. Он умирает, он сам, а не кто-нибудь иной! Глеб Петрович!

      Сердце бешено застучало. Значит, так это будет? Так?

      Неизвестно откуда явилась уверенность: да, это будет с ним именно так. Еще не завтра, но и не в какой-то смутной дали. Четыре года – вот сколько ему отпущено. Нет, чуть больше: пожалуй, четыре с половиной. Потом – смерть. От рака. Господи ты