Ведьмак. Дорога без возврата. Анджей Сапковский

чем они двинулись, через строй кметов пробилась женщина с грудничком на руке.

      – Госпожа… – робко прошептала она, прикасаясь к ноге Висенны. – Дочка… Вся прям-таки пылает…

      Висенна соскочила с седла, коснулась головки ребенка, прикрыла глаза.

      – Завтра выздоровеет. Не укутывай так тепло.

      – Благодарствую, милостивая государыня… Стократ…

      Топин, солтыс, был уже на дворе и в этот момент размышлял, что делать с вилами, которые держал наготове. Наконец сбросил ими со ступеней куриный помет.

      – Прощения просим, – сказал он, отставляя вилы к стене хаты. – Госпожа и вы, уважаемый. Время такое неверное… Прошу входить. Приглашаю перекусить.

      Вошли.

      Солтысиха, таская за собой двух вцепившихся в юбку белокурых девчушек, подала яичницу, хлеб, простоквашу и скрылась в другой комнате. Висенна в отличие от Корина ела мало, сидела задумчивая и тихая. Топин вращал глазами, то и дело чесался и не переставая болтал:

      – Время, грю, неверное. Неверное, грю. Беда нам, уважаемые. Мы овцов на шерсть разводим, на продажу, сталбыть, шерсть-то, а ныне купцов нету, приходится изводить стада, рунных овцов бьем, чтоб было чего в горшок бросить. Ране-то купцы за ясписом да по камень зеленый ходили в Амелль за перевал, тама, значит, копи лежат. Тама яспис-то добывали. А как шли купцы-то, значить, и шерсть брали, платили, разно добро оставляли. Нету, грю, ноне купцов. Дажить соли нету, что приколем, в три дни съесть надыть, чтоб не попортилося.

      – Обходят вас караваны? Почему? – Висенна то и дело задумчиво трогала перевязку на лбу.

      – Ага, обходют, – буркнул Топин. – Закрыта дорога на Амелль-то, на перевале уселся проклятущий костец, живой души не пропустит. Ну, дык как же туды купцам-то идтить? На смерть?

      Корин замер с ложкой в воздухе.

      – Костец? Что за штука – костец?

      – А я знаю? Говорят, костец, людоедец. На перевале, грю, вроде бы сидит.

      – И не пропускает караваны?

      Топин посмотрел на стены.

      – Токмо некоторые. Говорят, своих. Своих, мол, пропущает.

      Висенна наморщила лоб:

      – То есть как – своих?

      – Ну, своих, значить, – проворчал Топин и побледнел. – Людишкам из Амелли ишшо хужее, чем нам. Нас-то хоша лес малость кормит. А тамошние на голом камне сидят и токмо то и имеют, что им костецы за яспис продают. По-разбойничьи за каждо добро платить велят, а чего им, из Амелли-то, делать? Яспис жрать не станешь?

      – Что за «костецы»? Люди?

      – И люди, и враны, и еще ктой-то. Разбойники это, госпожа. Они в Амелль возют то, что у нас забирают. По селам, бывалотко, грабили, девок портили, а кто противится, убивали, разоряли людишек. Разбойники. Одно слово – костецы.

      – Сколько их? – спросил Корин.

      – Кто считал, милсдарь? Села-то мы охраняем, кучкой держимся. А толку? Ночью налетят, подожгут. Уж лучше дать, чего хочут. Потому как говорят…

      Топин побледнел еще больше, задрожал всем телом.

      – Что говорят, Топин?

      – Говорят, мол, костец, ежели его разозлить, слезет с перевалу-то и пойдет на нас, в долины.

      Висенна