Гады. Олег Веденеев

лем, за длинным-предлинным столом сидели ошарашенного вида господа и дамы. Главным образом, это были господа – немолодые, седые, с проплешинами и животами, выпирающими из-под взмокших сорочек. Из общего ряда выделялись двое статных, пышущих здоровьем молодых мужчин в дорогих, узких по моде, итальянских костюмах. Была еще пара испуганных женщин – красивая высокая брюнетка за сорок с большими черными глазами и маленькая пожилая блондинка с глупым лицом, похожая на упитанную болонку. Кто-то тяжело дышал, кто-то судорожно поправлял сбившийся набок галстук, один из министров вытирал со лба внезапно выступивший пот.

      Во главе стола, там, куда непроизвольно уходил взгляд всякого, кто переступал порог губернаторского кабинета, находился большой мрачный человек, отбивавший костяшками волосатых пальцев нечто вроде марша, не исключено что похоронного. Весь вид его говорил, что он здесь главный, и то, что происходит у него в кабинете, происходит только потому, что он этого хочет или еще не решил, когда это должно прекратиться. Этот пожилой альфа-самец был почти лысым – робкие седые всходы едва пробивали целину массивного, лоснящегося в свете ламп черепа. Крепкие плечи, большие руки, мощная челюсть и слегка скошенный набок нос выдавали в нём любителя грубых видов спорта, давным-давно перешедшего в стан болельщиков. Его вытянутые в трубочку губы выражали глубокую задумчивость, а маленькие глазки на ожиревшем лице горели нехорошими огоньками.

      Сидельцы по обеим сторонам стола опасливо поглядывали в сторону Лысого как слабые дети в плохой подростковой компании, предчувствующие начало большой драки и сильно жалеющие о том, что не послушали маму и оказались в ненужное время в ненужном месте.

      Тонкогубый остановился, заложил обе руки за спину, выдержал паузу и сказал ядовитым тоном:

      – Что смотрите?! Активности ноль! Привыкли сидеть за спиной губернатора! Пригрелись! Пришипились! Приклеились попами к креслам! Пора работать, господа!

      «Оплеуха» прозвучала с такими неповторимыми интонациями, что каждый из адресатов почувствовал себя мухой, на которую со свистом опускается мухобойка.

      – Дык мы работаем, – начал было пожилой прокуренный мужик с кустистыми бровями и седым попугайским хохолком из спутавшихся волос на голове; его выпученные глаза вращались как два маленьких глобуса, апеллируя к коллегам, но те предпочитали смотреть в стол.

      – Да. Работаем, – наконец, поддакнул товарищу полный господин с отвисшими щеками, вытягивая из кожаной папки пухлый отчет. – Работаем-с! Да-с!

      – Да вы меня не слышите! Не хотите слышать! – искренне возмутился тонкогубый, повышая голос и с удовлетворением отмечая про себя, что злые огоньки в глазах губернатора загорелись сильнее. – Очень плохо просто хорошо работать. Хорошо, когда люди думают, что вы хорошо работаете. Тогда вы можете вообще не работать. И это будет лучше, чем когда вы работаете, а все думают, что вы не работаете. Не понимаете?! Повторяю: от работы кони дохнут! Сегодня в медиа-пространстве ваша работа – пшик! Ее нет, она не существует! Хотя работать вы можете до развязывания пупка и надрыва жил. Отвлекитесь вы, наконец, от работы! Оторвите руки от дыроколов, найдите им другое применение! Пощупайте секретарш, что ли…

      Пожилая болонка хихикнула, но всем было не до нее.

      Тонкогубый вдруг сорвался на крик:

      – Министры правительства! Заместители губернатора! Руководители ведомств и служб! В присутствии первого лица региона битый час я проповедую вам прописные истины пиара, а вы тупите как малые дети! Включайте, наконец, мозги! Ответьте, для чего вам голова?!

      Вопрос был обращен ко всем сразу.

      Тонкогубый прошёлся острым взглядом по физиономиям чиновников, заставляя каждого съёживаться, пока не остановился на смуглом, небритом, очень похожем на президента Ирана, мужике. Мужик был в галстуке и жевал жвачку, чего его восточный le gémeau никак не мог себе позволить. «Иранец» окаменел, перестав жевать.

      – Чтобы есть, да?! – с вызовом спросил его тонкогубый.

      Присутствующие скосили глаза в сторону виноватого. Кто-то хмыкнул.

      Губернатор подался вперед, чтобы разглядеть проштрафившегося подчиненного и буркнул:

      – Дорожный фонд, ты?! Ставлю на вид!

      – Виноват! – пролепетал мужик и попытался вскочить, вытянув руки по швам.

      – Да сядьте вы уже! – замахал руками тонкогубый, внезапно сменив тон: металл в его голосе переплавился в истерические бабьи нотки на грани плача, и вместе со слезами вдруг показалось что-то человеческое, заставившее присутствующих облегченно вздохнуть. – Как же вы, господа, не можете понять простую вещь! Я собрал вас здесь не для того, чтобы раздавать пинки и ставить неуды. Если бы я хотел кому-то вставить, то давно уже вставил бы!

      Взгляд оратора случайно упал на красавицу-брюнетку, заморгавшую красивыми влажными глазами.

      В голосе Тонкогубого неожиданно проявились гнусавые нотки плаксы и ябеды, снова заставившие всех напрячься:

      – Но я же хочу по-че-ло-ве-чес-ки! Хочу выстроить работу так, чтобы все мы были в шоколаде. У меня нет желания вас топить и мучить.