Ангел напрокат. Людмила Кадосова

жалеть-то? Жалко неизлечимых больных. Детей в детдоме. Брошенных стариков. А ты? Руки-ноги целы, башка соображает. В личной жизни все о кей. По-моему, ты просто маешься от скуки.

      – Давай, размазывай, психолог, – я попыталась было изобразить глубокое душевное страдание, но самой стало смешно.

      – Есть что новое? – Таня кивнула головой в сторону большой комнаты, где я творила величайшие произведения.

      – Пойдем, покажу.

      Я с энтузиазмом поднялась, включила свет и жестом фокусника сбросила ткань с наполовину готового Толиного портрета.

      – Э-э-э, сильно, – протянула подруга. – Не было бы Влада, я б влюбилась.

      – Я тебе влюблюсь!

      – Ревнуешь? То-то же.

      Я глубоко задумалась. В моем представлении, ревность – это чувство собственничества и боязнь потерять дорогого человека. Боюсь ли я потерять Толю? Он идеально мне подходит. Но если бы что-то произошло, и мы расстались, думаю, убивалась бы я недолго.

      – Слушай, а почему именно в таком виде? – кивнула Таня на картину.

      – Не знаю. Так увидела. Можно было еще в рыцарских доспехах. Но я не особо разбираюсь в средневековой моде. К тому же Толя наотрез отказался позировать, так что лицо я писала по фото.

      – Больно суровый.

      – Нормально.

      – Есть планы на выходные? – резко поменяла она тему.

      – Пока не знаю. А что?

      – Пошли в театр.

      – А что Влада не зовешь? – хмыкнула я.

      – Понимаешь, постановка, как бы это помягче сказать, не совсем классическая. Думаю, лучше парня не шокировать.

      – Это что, того скандального режиссера? Я афишу видела.

      – Вот-вот.

      Никуда особо не хотелось. Но, с другой стороны, что я буду делать. Торчать в мастерской или сидеть с Маринкой в очередном ресторане. Толя улетает в Дрезден до четверга, так что вариантов у меня немного. Театр так театр.

      Постановка оказалась дрянью. Мат через слово, грубость и агрессия. Я не ханжа, но театр у меня всегда ассоциировался с чем-то прекрасным. После спектакля хотелось чувствовать себя окрыленной, а не оплеванной. А тут такое отвращение, словно я не в зале сидела, а в мусорном баке. Казалось, от меня даже пахнет помойкой. Тане я ничего не стала говорить, тем более, что постановка ей, кажется, понравилась. Но зареклась куда-либо ходить, не ознакомившись с материалом и не изучив отзывы самым тщательным образом.

      Полдня я валялась в кровати. Получала ни с чем не сравнимое наслаждение просто от самой мысли, что можно никуда не торопиться. Я одна. Маму по старой привычке пригласили судить какой-то танцевальный конкурс. Провинциальный городок. Для них моя мама – звезда. Тем более, ехать в такую глушь мало кто соглашается. Она отбыла еще вчера, вернется в лучшем случае послезавтра. Папа как всегда на работе. Толя в Дрездене.

      Вот чудеса, без Толи мне тоскливо, хоть волком вой. Я тороплюсь закончить портрет к его возвращению. Толина дотошность в некоторых вопросах виделась теперь издержкой профессии. Отец требовал по сто раз перепроверять документы. И вовсе он не зануда. Это все глупая Танина идея про самооценку,