Явь, Навь и Правь на службе колдуна. И. Барс

колдун был и неприветлив. Но пришел к нему Яромир, дабы открыть людям богатый край даров лесных, что кормить мог круглый год. Сумел Висира царь убедить, договориться да еще и яблоки молодильные забрал из волшебной чащи. Да вот только нельзя было этого делать. Нарушил Яромир закон главный – всё, что за частоколом растет, то там и остаться должно.

      Минули века, как людям позволили войти в Сумрачный Лес. Много воды утекло; много жизней пришло и ушло; многое в мире сломалось и починилось. Да и сам мир другой стал. Темнее, мрачнее. Открыл Яромир «дверь» в Лес заколдованный. Но не только человек входил в него. Жители Сумрачных земель тоже отныне свободно выходили из дома своего. Обманом навьи духи расползлись по миру. К местам своим они привязаны были, и не могли уйти сами. Только люди вывести могли их из темных пещер, топких болот и мертвых деревьев. На спине своей человек приносил в деревни вредную нечисть, в карманах глубоких, в сердце своем да ушах, польстившихся речами сладкими.

      Не знал народ, что виной всему царь их Благословенный. Любили его, почитали, болтали, конечно, разное, но иной головы не желали. Яромир же ничего не отрицал, но и не подтверждал. Даже супружнице молодой неизвестно было, почему муж ее из седовласого старца вдруг добрым молодцем за одну ночь обратился. За всю долгую жизнь Яромира пятой женой она ему приходилась. А вот детей поменьше бог дал царю – троих. И все сыновья.

      Старшего, тридцати лет отроду, звали Святослав. Среднего, пятнадцатилетнего сына – Добрыней величали. А младшего, которому минуло лишь девять лет – Иваном нарекли.

      Серьезный старший сын был, наследник трона царского, особняком всегда держался и в глупости братьев своих не ввязывался. Средний Добрыня учился славно, много знал да многое видел, но по течению плыл. Как в народе говорили, ни рыба, ни мясо царевич средний был. А вот младший – Иван вечно ввязывался в неприятности и на месте усидеть не мог.

      – Ох, Ванька, ох и бедовый ты! Ну чего тебя к этому барану понесло? – ворчливо приговаривала грузная Марфа – главная кухарка царских палат – прикладывавшая вымоченную в вытяжке тряпку к шишке с рубцом на голове младшего царевича.

      Иван сморщился весь, на изюм кислый став похожим. Щипало рану от снадобья кухарского, но мужественно терпел сын царский.

      – Так яйцо золотое хотел получить.

      – Яйцо? От барана-то? – даже компресс Марфа убрала, вот как удивилась, глазами огромными на мальчишку воззрившись. – Кто ж яйца у баранов получает? Золотые к тому же. Только ты, Ванька, наверное.

      – Так Добрыня сказал! – обиженно шмыгнул Иван, понурив плечи.

      – И что он тебе сказал? Добрыня твой?

      – Сказал, что вранье всё про Курочку Рябу. Что не несут курицы никаких золотых яиц. Обычные только. А вот если яйцо под барана криворогого подложить, то на следующий день обычное яйцо в златое превратиться. Я и подложил… точнее, попытался под Борьку засунуть. А он – дурак такой, как вскочил, как погнался за мной да бодать начал. Еще и яйцо растоптал.

      Залилась Марфа смехом звонким сразу.

      – О-ой, Ванька, – смахнув слезу, протянула она. – Не Борька дурак, а ты. Ни куры, ни бараны, ни другая скотина в золото ничего не превращают. А будешь Добрыню слушать, до беды в следующий раз достукаешься. Доиграешься, Иван, батюшка твой прознает про твои шалости, закроет в комнате учебной. До самых усов там сидеть будешь.

      Приуныл Ваня, прикручинился, печально голову опустив. Знал он, что Марфа правду говорит. Грозился уже отец под замок посадить да книжки скучные читать заставить.

      – Так. А где ухват мой? Не вижу, – у печи вертелась Марфа, отдав тряпку царевичу. – Чугунок-то мне чем доставать?

      Заглянула за печь кухарка, по углам всем прошлась. Не видно нигде ухвата было.

      – Ох, что за напасть такая! – причитала она, всплескивая руками. – Ванька, а ну-ка, глазами своими зоркими поищи.

      Невесело Ивану было, печально, но не помочь кухарке не мог. Заскользил взгляд ясноглазый по углам, стенам да утвари кухонной. Не видно ухвата никакого. Хотел уже царевич сказать, что пропал ухват-то, как на задвижке печной приметил гостя нежданного. Маленький юркий серый человечек со злыми золотистыми глазками, носом-пятачком и капельными острыми зубками. Смеялся он беззвучно, пряча за трубой что-то. Спрыгнул Ванька со скамьи и заглянул за угол печи, задрав голову. Ну да, стащил Прядильщик ухват Марфин.

      – Так вот же он, ухват твой. Прошка утянул! – показывая пальцем за трубу, где торчал черенок обтесанный, прозвенел радостно Иван.

      – Ах, паразит проклятый! Сил уже нет проказы его терпеть! Только вот поймаю тебя, окаянный! – потрясала кулаком Марфа, подбегая к задвижке.

      С громом повалился ухват на пол, а Прядильщик ловко на трубу забрался, словно мышь юркая в норку шмыгнула, на кирпичик выдвинутый уселся и хохотал, ножками дрыгая. Знала нечисть мелкая, что не видит его Марфа, как взрослые все почти. Да вот только забыл, наверное, что дети человеческие способны все их шалости разглядеть. Схватил Прядильщик кусок отсохшей глины с обмазки печной да запустил в Марфу. Метко попал, в голову прямо. Взвизгнула баба, раскричалась,