Роковой обет. Эллис Питерс

злодеяние как бы перечеркнуло все разглагольствования о добре и справедливости. Бесчестное нападение на человека, открыто высказавшего свои взгляды, а к тому же еще и гнусное убийство великодушного рыцаря, пытавшегося предотвратить кровопролитие, – все это казалось весьма дурным предзнаменованием, не сулившим успеха затее легата.

      – И за это убийство никто не поплатился? – нахмурясь, спросил Хью.

      – Нет. Нападавшие разбежались и скрылись в темноте. Если кто и знает имя убийцы или место, где он прячется, то предпочитает держать язык за зубами. Да и то сказать, смерть теперь самое обыденное дело, и даже такое подлое убийство будет скоро забыто, как забыто множество ему подобных. А на следующий день наш совет закончился. Многие сторонники короля Стефана подверглись отлучению, и легат благословил тех, кто выступал на стороне императрицы, и проклял всех ее противников. После этого он закрыл совет, но многих настоятелей монастырей, в том числе и меня, удерживал при себе еще несколько недель.

      – А императрица?

      – Она удалилась в Оксфорд и вступила в долгие и трудные переговоры с Лондоном: когда и на каких условиях ей откроют городские ворота, скольких воинов ей разрешат привести с собой в Вестминстер и все такое прочее. Горожане упрямятся и, как заведено у купцов, отчаянно торгуются по каждому пункту соглашения, но так или иначе дней через девять-десять она вступит в город и будет коронована. – Аббат развел руками. – Во всяком случае, мне кажется, что дело идет к этому. Вот, пожалуй, и все, что я мог о ней рассказать.

      – Интересно бы знать, – промолвил Хью, – как императрица воспринимает все эти проволочки с признанием ее государыней. И как она ладит с баронами, которые недавно перешли в ее стан, и каково настроение у ее прежних сподвижников. Непросто ведь сплотить старых и новых вассалов, которые норовят вцепиться друг другу в глотки: то затеют спор из-за наследства, то не поделят поля и угодья. Да что я вам говорю, святой отец, все это вы знаете не хуже меня.

      – Я бы поостерегся назвать Матильду мудрой государыней, – осторожно высказался Радульфус, – она слишком хорошо помнит, как многие лорды и рыцари клялись в верности ей, потом переметнулись к Стефану, а теперь, видя, что сила на ее стороне, опять потянулись к ней. Немудрено, что порой у нее возникает искушение поддеть кого-нибудь из них, – по-человечески это понятно, хотя и неразумно. Удивляет меня другое: войдя в силу, она повела себя холодно и надменно даже с теми, кто, несмотря на все лишения и невзгоды, хранил ей неизменную верность. Так поступать с людьми, долго бывшими ее опорой, – черная неблагодарность и великая глупость.

      «Пожалуй, это обнадеживает, – подумал Хью, не сводя глаз с худощавого спокойного лица аббата. – Видать, когда эта особа почувствовала вкус власти, у нее ум за разум зашел, иначе нипочем не стала бы задирать нос перед такими людьми, как Роберт Глостерский».

      – Епископа-легата она смертельно обидела тем, –