Драматург, который смеётся. КнигаSOSмехом. Яна Стародуб-Афанасьева

этот момент муж вспомнил царя Соломона (кого же ещё?), у которого на кольце было мудро написано «Всё проходит. Пройдёт и это». Не верьте. Пройти незамеченным без очереди к другой кассе – не проходит. Так что у мужа остались вопросы к царю Соломону. Итог – новая очередь с конца, новые пятнадцать человек. Благо, без новой старушки.

      Заплатил 680 рублей за один гранат. Рублей на пятьсот потратил бензина. На миллион – нервов. И три часа времени. Приехал. Злой. Зачем-то поинтересовался, на какой такой шедевр мне нужен был обязательно гранат? А гранат мне нужен был на самом деле не весь. Просто я делала сырный салатик в форме мышки, и мне нужно было два зёрнышка граната, чтобы сделать мышке глазки.

      В общем, этого говорить, видимо, не стоило. Совсем не стоило. Вообще. Детали дальнейшего диалога приводить не буду. Одно скажу: благо, что в руках у мужа был гранат, а не граната. Даже глаз задёргался. У мышки. А я теперь знаю, как чувствуют себя никем не понятые и непризнанные гении-эстеты.

      

      Новелла «Всё, что нужно знать о гранатах» – в исполнении актёра театра и кино Захара Ронжина

      

      7 марта 2021 года

      Иоганн Себастьяныч

      Для меня что диез, что диатез – никакой принципиальной разницы. А для Филиппа музыка – это святое. Он умеет сходу подобрать на фортепиано любую мелодию, обладает абсолютным слухом и иногда имеет наглость указывать скворцу, что тот ошибся тональностью, или давать дрозда дрозду, который фальшивит.

      Наш педагог по фортепьяно называет Филиппа Иоганном Себастьянычем. А Иоганн Себастьяныч часто ведёт себя как Гайдн без «й» и «н»…

      – Филипп, почему ты играешь шестнадцатую как восьмую, восьмую как четвертную, четвертную как половинную, половинную как целую, а целую как шестнадцатую? – терпеливо вопрошает этот святой человек, восхитительный пианист и концертмейстер Астанда Борисовна.

      – Я так чувствую, – отвечает наглец.

      – Но Моцарт чувствовал по-другому. Именно поэтому он написал менуэт, а не аллегретто, Филипп.

      – Значит, Моцарт чувствовал неправильно. Сочувствую Моцарту.

      Чем дальше, тем громче и чаще вместо звуков менуэта из комнаты доносятся звуки борьбы:

      – Филипп! Ну подушечками же!

      – А я чем? Одеяльцами?

      Или:

      – Филипп! Считай!!! Без счёта ничего не будет! Ну же! И раз, и два…

      А Филипп голосит, что не для того ненавидит математику, чтобы считать на уроках музыки.

      Астанда Борисовна багровеет, когда стаккато в исполнении Филиппа превращается в луппито. А когда Филипп возмущается, зачем задействовать в произведениях столько много пальцев и почему «Полёт шмеля» Римского-Корсакова нельзя исполнить одним, восточные корни Астанды Борисовны выходят наружу вместе с паром из ушей и советуют иные педагогические приёмы. Но аристократичность и интеллигентность не позволяют.

      Филипп говорит, что его фортепьяно – абсолютно