Московская сага. Василий Аксёнов

Советского Союза с непременными, широко внедренными филиалами внутри страны, в эти сложные времена, товарищи, и за себя-то нельзя поручиться, не говоря уже о друзьях или родственниках. Органы знают ситуацию лучше вас всех, они все поставят на свое место, они разберутся во всем. Неограниченное доверие к органам – это неотторжимый элемент истинной партийности!

      Кирилл сидел, опустив глаза. Под лучиком заходящего солнца, проникшим в щель между синим и красным ромбами окна, на лице его пылало какое-то кубистическое пятно. Если оторваться от классовых позиций, то, что сейчас говорит его жена, звучит просто чудовищно, но с классовых позиций, с партийной точки зрения она совершенно права, и не он ли сам всегда замечал за братом явный, скажем так, недостаток идейности.

      – Что она говорит! – воскликнула Нина. – Братцы, послушайте, что она несет!

      Тут только Цецилия заязвилась уже непосредственно в Нинин адрес:

      – Что же странного находит в моих словах член Союза советских писателей?

      – По твоей логике, Циля, ты одобрила бы и арест своего собственного отца, да? Органы выше отца, верно? – Нина даже как бы зашипела от своего горячего сарказма.

      – Да! – воинственно выкрикнула ей в лицо Цецилия.

      Кирилла этот возглас будто палкой в ухо ударил.

      – Розенблюм! – вскричал он.

      – Градов! – Цецилия ударила кулаком по столу. – Я люблю своего отца, но как коммунист я больше люблю свою партию и ее органы!

      – Нина. – Мэри Вахтанговна положила ладонь на дрожащую руку дочери.

      Возникла неловкая пауза. Вдруг выяснилось, что даже и здесь, за отчим столом, не все уже скажешь впрямую.

      Вероника тихо плакала в платок.

      – Мэричка, – шептала она, – если бы ты видела эти лица, эти чудовищные хари…

      Мэри встала, потянула Веронику:

      – Пойдем в кабинет, голубка моя, я поиграю тебе Шопена.

      Тут же поднялся и Пулково:

      – Можно и мне с вами?

      – И я с вами, – присоединился Борис Никитич.

      В кабинете меломаны расположились как бы по законам мизансцены: Мэри за инструментом, Лё – облокотившись на инструмент, Градов в своем любимом кресле, в том самом, в котором он когда-то «лечился музыкой»; Вероника на ковре у его ног, руку положив на его колено; к ней пристроилась, прижавшись щечкой, нежная Верочка, притопала и крошка Леночка Китайгородская, тоже уселась на ковер, глядя на «бабу». Мэри пустилась в мощный бравурный полонез, первыми же тактами заглушивший спор в столовой и вообще опровергнувший НКВД. Вдруг пианистка бросила клавиши, в панике вскочила с табуретки, кинулась к дверям, крича:

      – Где мальчики?! Кто-нибудь видел Митю и Борю?

      Весь дом переполошился: о мальчиках и в самом деле забыли. Нашлись они в саду. В сгустившихся сумерках подвижный, быстрый Борис IV с подростком-увальнем Сапуновым почти невидимым мячом играли в футбол. Верхушки сосен были освещены розовым, над ними в быстро густеющем зеленом уже видна была звезда