Из пепла возродится…. Татьяна Владимировна Фильченкова

венный человек Трихолмки вошёл в дом.

      – Свет тебе, Зарница Полынь. Вижу, не врут люди: готова вспыхнуть искорка.

      Матушка только вчера нашила на чепец Зары красную ленту, извещающую о том, что девушка готова к браку. Но сговора к опалению так скоро не ждали. Четырнадцать витков ей перед осенью минуло, а щуплым сложением едва на десять тянула. Такая если и понесёт, то вряд ли разродится. Так кому же вздумалось взять недосочку в жёны, да ещё и Борщевика просить посодействовать? Тот зря ноги топтать не станет.

      – За чей же огонёк сам Буран так печётся? – наконец разлепил губы отец.

      – А тебе, Зазимок, не всё ли равно? Уж отбиваться от женихов вам не приходится. – Гость сплюнул на пол. – Только и я за кого попало просить не стану. Для сына, Пламеня, жену выбираю.

      Снова охнув, матушка опустилась на лавку. Зара даже выдохнуть забыла. Хорошо, что волан скрывал лицо, и Буран не видел её распахнутых глаз. Опомнившись, она прижалась к плечу матери и зашептала ей в ухо:

      – Не отдавай, не отдавай!

      Брюква сама не знала, что думать. Не разыгрывает ли их богатый сосед для потехи? Только не любил Борщевик шутить, а с сыном его и впрямь беда приключилась. Всем хорош Пламень вышел: крепкий, высокий, темнокудрый, как все Борщевики. В Трихолмке девицы вздыхали по нему и украдкой, и в открытую. Да приглянулся он Горлинке, травнице-отшельнице, а по сути, ведьме настоящей. Как она парня приворожила, никто не знал, только с тех пор присох он к ней, на других не заглядывал. И хоть породниться с Бураном все за честь считали, переходить дорогу знахарке не отваживались.

      – Да разве ж пара она сыну твоему, Буран? – пролепетала матушка. – Ты ему и пригляднее невесту сыщешь.

      – Это уж мне решать, какая для моего сына годится. Или ты, Брюква, нос от Борщевиков воротишь? – Он заглянул под чепец хозяйке. Матушка совсем смутилась и затихла. Гость кивнул: – Так-то. А что девица тощая, так не беда, молодая ещё. Был бы хребет крепок, а соку наберётся.

      – Слишком уж честь велика, растерялась баба глупая, нежданно счастье-то свалилось. – Зазимок говорил нарочито радостно, но глаза блестели зло. – Кто ж от такого родства отказывается?

      – Так по рукам, значит?

      – А то. Сейчас и скрепим. – Отец зажёг один из светочей, подержал ладонь над огнём. Буран повторил жест за хозяином и сжал его руку своей.

      – Вот и сговорились. Не будем в день Начала о делах, завтра же явись ко мне, обсудим что к чему. Ну, прощай, Зарница, пусть Свет хранит твою чистоту, скоро свидимся. Прощай, Брюква, наставляй искорку.

      Только Зазимок затворил за гостем дверь, Брюква забыла о почтении к мужу и накинулась на него с упрёками:

      – Что нам в том родстве? Да Борщевик тебя и на порог не пустит! Только доченьку зря сгубишь, изведёт её ведьма. Зазимок, Светом заклинаю, отступись!

      – Вспомнила о Свете! – Отец скривил рот, на мать не посмотрел. – Поздно! Договор перед светочем скреплён. И уж не ей ведьмы бояться. Хватит блажить, лучше обедом займитесь.

      И вышел, бросив дверь открытой. В доме заклубился стылый воздух.

      Оставшись наедине с матерью, Зара тихо заплакала:

      – За что отец меня не любит?

      – Не говори глупостей! Ему не до нежностей с такой жизнью. – Матушка раздувала огонь в печурке. Её обычно красное лицо сделалось багровым. Заслышав всхлипывания дочери, смягчила тон: – Давай-ка лучше горох перебери, чем языком молоть. Раз договор скреплён – пути обратно нет. Не так уж всё и плохо. Жених – загляденье! И жить в достатке будешь. А что до знахарки, так и она со временем отступится, как бы ни были чары сильны, а и они не крепче опаления.

      Зару не успокоило утешение. Пламень больше пугал её, чем привлекал. Сам парень едва ли знал о существовании той, которую отец назначил ему в жёны. А вот Горлинка и вовсе приводила Зарницу в трепет. Чужачка появилась в Трихолмке два витка назад. Красивая, сильная, живущая не по правилам деревни, она всякий раз при встрече так пристально смотрела на Зару, что ту дрожь пробирала.

      К возвращению отца стол был накрыт. Ели без разговоров, но каждый молчал по-своему: Зазимок – угрюмо, сосредоточенно черпая ложкой похлёбку, Брюква молчала виновато, а Зара – потому как нечего девице рот попусту открывать, ей и глазеть-то по сторонам не полагалось, для того и спускался волан до самого носа, чтобы смотрела только куда ноги ступают да что руки делают. Но настроение родителей чувствовалось и под завесой. Матушку было жаль. Ещё совестно, что за заступничество досталась ей брань. А вот отец после сговора стал будто жёстче и резче. Рядом с ним Заре всегда хотелось сжаться, стать ещё незаметнее. И никак не верилось ей в рассказы матушки, что до рождения дочери был он лёгок и весел. Неужто дитё непосильной обузой стать может? Конечно, доля у батюшки несладкая, человек он в Трихолмке пришлый, остаётся ему только батрачить на других, но не одни Полыни так живут, и детей у других по дюжине бывает. А Зара и ест мало, и лекаря к ней звать никогда не приходилось, и платье носит, что из матушкиного перекроено.

      После обеда отец опять ушёл, не сказав куда. Брюква открыла