Небо 27. Ксения Никольская

то пусть будет.

      – Тогда зачем же ты их рисуешь?

      – Чтобы они у меня были. Чтобы рисовать, Барри, просто чтобы рисовать. Ты не понимаешь?

      Дождь. Капли. Огоньки. Сумерки уже почти превратились в вечер, истерично визжащий за окнами.

      – Курить будешь? – Барри стучит по столу пачкой «Филлис».

      – Не-а. Я не курю. Мне достаточно того, что я сам Окурок.

      – Логично, чёрт бы тебя побрал. Может, тогда выпьешь? Я угощаю, само собой.

      – Извини. Я не пью.

      – Вот как? А это-то почему?

      – От выпивки мир становится цветным, и меня это раздражает. Знаешь, я ведь болел в детстве. Вроде как болел. И однажды, когда мне было совсем плохо, я понял, что все вещи вдруг потеряли свой цвет. Они стали… как бы это сказать… безликими. Я сначала, ну, как бы, испугался немного, а потом мне стало всё равно. И с тех пор я привык сам раскрашивать свой мир. Теми красками, которые я выбираю. Я помню, когда родители были ещё живы, к нам приходило много людей. Мне это не нравилось, потому что они отвратительно пахли. Их разговоры, смех, да каждое их движение воняло так, что меня постоянно тошнило. Мне пришлось научиться не дышать, и это было ужасно неудобно. Как-то раз один из гостей вытащил меня из шкафа, где я обычно прятался, и попытался поговорить со мной. Я молчал, потому что нельзя говорить, когда не дышишь, а мать стала объяснять ему, что я тупой и двух слов связать не могу. Я подумал, что теперь он от меня отстанет, но он засмеялся и сказал, что это не беда. Он достал из кармана четыре цветных карандаша: синий, красный, оранжевый и зелёный – и положил их около меня. Я залез обратно в шкаф, а когда все уснули, взял эти карандаши и стал рассматривать их. Я долго просидел с ними – несколько дней, наверное – всё крутил их в руках, пытался найти идеальное сочетание этих четырёх цветов. Мне казалось, я находил его, но через секунду оно пропадало, и приходилось начинать заново. А потом я понял, что нет никаких идеальных сочетаний – всё зависит не от карандашей, а от того, кто их держит. Поэтому теперь я могу сам раскрашивать свой мир. И поэтому я не пью.

      – Ерунда какая-то. Редкостная собачья чушь. Неудивительно, что ты хочешь умереть через пару лет, без выпивки-то. Мне она помогает. Не то чтобы у меня была тяжёлая жизнь или что-то в этом роде. Я не жалуюсь, упаси меня бог, но, чёрт побери, ты прав! Этому миру иногда не хватает красок.

      – Ага. Я рад, что ты меня понял.

      – И что же ты рисуешь?

      – Ничего. Я же говорил тебе – всё зависит от того, что ты хочешь увидеть.

      – Ты издеваешься надо мной?

      Стакан Барри грохает по столу, и оттуда выплёскивается несколько мутных капель. Они похожи на капли дождя, но в них нет тех небесных огоньков, которые так приятно рассматривать на оконном стекле.

      – Я тебя обидел? Нет-нет, прости, я хотел объяснить, но…

      – Покажи мне.

      – Что?

      – Ну, свои картины. Ты ведь говорил, что живёшь здесь рядом, да?

      – Через дорогу.

      – Собирайся. Пошли. Мне не терпится посмотреть, на что ты тратишь свою жизнь.

      На улице свежо и душно. Если у тебя дырявые