Смирительная рубашка. Когда боги смеются (сборник). Джек Лондон

в подобном состоянии.

      – Притворяется он, вот что он делает, можете быть уверены, – вмешался Эл Хэтчинс, староста.

      – Не знаю, – настаивал капитан Джеми. – Когда пульс человека так слаб, что нужен эксперт, чтобы нащупать его…

      – Ну, я-то прошел эту школу, – пошутил Эл Хэтчинс. – Я как-то заставил вас развязать меня, убедив, что я умираю, и мне тогда стоило больших усилий удержаться от того, чтобы не рассмеяться вам в лицо.

      – Что вы думаете, доктор? – спросил начальник тюрьмы Азертон.

      – Говорю вам, сердце работает превосходно, – ответил тот. – Без сомнения, оно бьется слабо. Но этого ведь надо было ожидать. Я думаю, Хэтчинс прав – он притворяется. – Большим пальцем он поднял мое веко, и я открыл другой глаз и посмотрел на людей, склонившихся надо мной.

      – Что я вам говорил? – торжествующе воскликнул доктор Джексон.

      И тогда, – хотя от усилий, казалось, вот-вот треснет мое лицо, – я собрал всю свою волю и улыбнулся.

      Они поднесли кружку с водой к моим губам, и я жадно выпил. Нужно помнить, что все это время я беспомощно лежал на спине, а мои руки были вытянуты вдоль тела под рубашкой. Когда они предложили мне пищу – сухой тюремный хлеб, – я покачал головой. Я закрыл глаза, давая понять, что их присутствие утомило меня. Страдания от моего частичного воскрешения были невыносимы. Я чувствовал, как мое тело возвращается к жизни. Кровообращение причиняло страшную боль. Я помнил, что Филиппа ждет меня в большом зале, и мне хотелось вернуться обратно к тому дню и ночи, которые я только что провел в старой Франции.

      Так сильно было это желание, что, несмотря на окружавших меня людей, я стал пытаться выключить из своего сознания ожившую часть моего тела. Я торопился уйти, но голос Азертона удержал меня.

      – Жалобы есть? – спросил он.

      Теперь я боялся лишь одного: что они развяжут меня; поэтому мой ответ был вызван отнюдь не бравадой, а стремлением остаться в рубашке.

      – Вы могли бы стянуть рубашку потуже, – прошептал я. – Она слишком свободна, в ней неудобно. Я теряюсь в ней. Хэтчинс глуп и неуклюж. Он ничего не понимает в стягивании. Вы, начальник, поставьте его надзирать за ткацкой. Он добьется куда более непроизводительного труда, чем нынешний бездельник, который только глуп, но не так неуклюж. А теперь убирайтесь, если не можете придумать ничего нового. В этом случае, конечно, оставайтесь. Я сердечно прошу вас остаться, если в ваши тупые головы взбрело, что вы можете придумать новое мучение для меня.

      – Он с ума сошел!.. – вскричал доктор Джексон, радуясь этому событию как медик.

      – Стэндинг, ты – чудо, – сказал Азертон. – У тебя железная воля, но я сломлю ее, это так же верно, как то, что Бог сотворил яблоки.

      – А у вас кроличье сердце, – возразил я. – Если бы вы получили хоть десятую долю того, что я получил в Сен-Квентине, рубашка давно бы выдавила ваше кроличье сердце из ваших длинных ушей!..

      Удар попал в цель, потому что у начальника тюрьмы действительно были очень большие уши. Я уверен,