Любовь в эпоху перемен. Юрий Поляков

Помидорова, который, будучи пьян, обозвал звонившего в редакцию пожилого читателя «мозгоедом», «маразматиком» и «кучей совкового дерьма».

      – И Помидоров пусть зайдет! – приказал главный редактор в селектор.

      – Он в Париже.

      – Опять?

      – Опять.

      – А что там?

      – Конференция.

      – Какая еще конференция?

      – «Долгое эхо ГУЛАГа».

      «Не редакция, а какой-то табор пьющих космополитов!» – разозлился Гена. – Пометьте: вернется, сразу ко мне! – и поставил красную резолюцию «На редколлегию!».

      – Хорошо! – прерывисто вздохнула Ольга, словно ее оторвали от предварительных ласк.

      …Впервые в Париж Скорятин попал давным-давно, на исходе Советской власти. Он проехал с делегацией по всей Франции, исполняя хоровые проклятья тоталитаризму. Зарубежных поездок и до, и после было много, они слились в шумный бесконечный промельк, точно мчащийся перед глазами поезд. Но та командировка запомнилась. Во-первых, вернувшись домой, он узнал, что Марина спит с Шабельским. Во-вторых, там, во Франции, в него, молодого, подтянутого, шевелюристого, влюбилась юная еврокоммунистка Аннет, готовая на все, о чем и сообщила ему жарким винным шепотом за ужином. Но в делегации под видом сотрудника «Кругозора» сновал чекист Валера, приглядывая за пишущей братией, безответственной по определению. Гена в ту пору еще ни разу не изменял жене, чем гордился, снисходительно наблюдая насыщенный редакционный блуд. И хотя его страстно влекла молодая еврокоммунистическая плоть, он, увы, устоял. В последний раз. Неверность Ласской сорвала с сердца заклятую печать, он бросился наверстывать упущенное за годы идейной моногамии, и с тех пор голых баб в его жизни стало как в бане. Когда летели назад, в Москву, чекист Валера оказался в соседнем кресле и после литрового «Абсолюта», выпитого на двоих под соленые орешки, сказал угрюмо:

      – Зря ты это!

      – Что?

      – Зря ты так с Аннеткой!

      – Ну да, а ты бы меня потом… – усмехнулся Гена.

      Он даже попытался обосновать и разъяснить собутыльнику свою принципиальную верность жене. Но кто же поверит, да еще столько выпив?! Перебрав, даже тихие подкаблучники провозглашают себя многократными обладателями разнузданной женской отзывчивости.

      – Думаешь, я бы тебя сдал? – усмехнулся чекист.

      – Вот именно.

      – Да брось ты! – махнул рукой Валера. – Это уже никого не интересует.

      – Серьезно?

      – Гораздо серьезнее, чем ты думаешь…

      Советской власти, всегда бдительной на предмет морального разложения, оставалось жить года три, хотя хворала она давно.

      …Следующее письмо пришло от въедливого подписчика Черемисова, в прошлом ответственного работника, а ныне тоскующего пенсионера. Его дружно ненавидела вся редакция: он постоянно находил в газете разные неточности, ошибки, ляпы, которые после ликвидации бюро проверки попадались в каждом номере.

      Письмо, как обычно, было настукано на пишущей машинке,