Вторая половинка. Джосс Вуд

гулко расхохотался.

      – По-твоему, ты можешь предложить что-то получше?

      Еще бы!

      – Напоминает картину Марка Ротко без названия, проданную в Нью-Йорке несколько лет назад. – Она склонила голову набок. – А может быть, это цвет из «Заговора Клавдия Цивилиса» Рембрандта.

      Она чувствовала, как Каррик смотрит на ее профиль; она не решалась посмотреть на него в ответ. Она сама не знала, хочется ли ей проверить, произвела она на него впечатление или нет.

      – Ты знаешь свое дело, – заметил Каррик.

      – Я дипломированный искусствовед, мне положено, – сухо ответила Сэди.

      Вдруг до нее дошло, что она гладит Каррика по плечу, как будто он был котом с особенно роскошной шубкой. Она покосилась на свою руку, вспыхнула и отдернула ее.

      – Прости. Помимо цвета, я еще двинулась на текстиле. А твой костюм такой мягкий, такой… приятный на ощупь!

      Да, конечно, материя была чудесно мягкой, но она прикасалась к нему не поэтому.

      «Прекрати вспоминать о той ночи, Слейд, и сними руку с его плеча».

      Сэди отошла от Каррика, скрестила руки на груди и глубоко вздохнула, приказав себе держаться профессионально.

      Каррик смотрел вниз. Они молча наблюдали за бостонцами, которые высыпали на улицы в ясный морозный день.

      – Розовое пальто женщины, которая выгуливает датских догов, того же цвета, что и пол на «Розовой мастерской» Матисса, – сказал он.

      – Или розовое в «Желтом и розовом» О’Киф.

      Хвала небесам, они могут говорить об искусстве! Тема нейтральная; к тому же они оба испытывают к ней страсть. Разговоры об искусстве гораздо безопаснее, чем их второй общий интерес – к телу друг друга.

      – А еще, по-моему, такой же цвет у твоих сосков после того, как я вылижу их языком.

      Сэди густо покраснела, когда до нее дошел смысл сказанного. Она положила ладони на стекло и посмотрела вниз, на маленькие машинки и крохотных людей.

      – Не могу перестать вспоминать о той ночи.

      Сэди со стоном прижалась лбом к стеклу между своими ладонями.

      Она тоже не могла перестать думать о той ночи, но ей не хотелось в этом признаваться и не хотелось продолжать разговор, потому что замечания Каррика и завораживали, и одурманивали ее.

      Сэди была уверена в одном: она не в состоянии говорить об искусстве, живописи и анализе, пока в ее воспаленном мозгу кружатся воспоминания о той ночи.

      – Каррик, пожалуйста, перестань.

      – Почему? – Он подошел ближе, и Сэди почувствовала идущий от него жар. – Потому что ты жалеешь о том, что было, или потому, что такие разговоры тебя заводят?

      Не так должен вести себя мужчина, который решил ее избегать. После того, как он ушел, не звонил и не писал ей, она решила, что он счел ее еще одной временной интрижкой и давно забыл о ней. Судя по его замечаниям, он не возражал бы против повторения.

      Как и она. Вот проклятие!

      И все же… стоило ей заглянуть в его светло-зеленые глаза и увидеть в них недвусмысленное желание, она почувствовала себя глупой и безрассудной. Ей очень хотелось раздеться.

      Нет,