Высшая легкость созидания. Следующие сто лет русско-израильской литературы. Роман Кацман

объекта желания, есть, безусловно, труд. Но поскольку на генеративной сцене репрезентация рождается из срыва этого жеста, то ее ценность никак не связана со стоимостью вложенного в жест труда. Уже Ж. Батай писал, что жертвоприношение – это не экономическое вложение, а неокупаемая и невосполнимая трата [Bataille 1997]. Остается лишь добавить, что это тем более верно, если речь идет о знакопорождающем, то есть нереализованном жертвоприношении. Чудо репрезентации и мифотворчества, таким образом, не просто обладает свойством внетрудовой легкости, а имеет своего рода отрицательную стоимость «минус-труда». Более того, этот «минус» необходим, для того чтобы вывести чудо из нулевого баланса невидимости, маркировать его уникальность как «не-вещь» на фоне расширяющихся кругов трудового воспроизводства вещей.

      В сегодняшней действительности «интернета вещей» или «интернета всего», когда функции людей почти сравнялись с функциями объектов и машин, только мифотворчество и искусство остаются сферами создания не-вещей. Философия спекулятивного реализма видит в этой отмене «привилегированного доступа» человека к познанию прорыв к реальности[10]. Теоретики постгуманизма понимают эту реальность как разрушение антропоцена, то есть «человекоцентристского» сознания, и источниками труда и стоимости признаются любые «акторы» – люди, животные и растения, объекты и отношения между ними [Latour 1993]. Все эти тенденции сводятся к овеществлению человеческого, и только искусство и мифотворчество остаются сферами развеществления человеческого, что является сегодня формой того, что в традиционном обществе и в классических теориях мифа, вплоть до Лосева, виделось как очеловечивание вещей. В этих суждениях нет оценки спекулятивного реализма или постгуманизма, а лишь констатация создавшегося в современном сознании положения вещей. Речь даже не идет о противоположности двух этих типов мышления; скорее можно говорить об их взаимном проникновении, что особенно заметно в объектно-ориентированном искусстве, черпающем вдохновение в идеях спекулятивного реализма [Speculative Aesthetics 2014], или в разнообразном и весьма популярном сегодня техно-поэтическом, автоматическом и электронном искусстве [Hayles 2012][11]. Несмотря на все усилия философов, искусство и мифотворчество неизменно возвращаются к попавшему в немилость антропоцену, поскольку неизменным остается факт, который при всем желании невозможно игнорировать: единственным потребителем искусства и мифов был и остается человек.

      Спекулятивный реализм в творчестве таких мыслителей, как Г. Харман и К. Мейясу, пробил брешь в понимании реальности. Отталкиваясь от идей М. Хайдеггера и Делёза и отчасти дублируя идею Лакана о психологическом порядке реального [Lacan 2002], они приходят к парадоксальному на первый взгляд тезису о реальности как о тех свойствах объекта, которые исключены из инструментальных отношений с субъектом. Реально лишь то, что не дано с необходимостью, контингентно; что может быть,

10

См. об этом в [Харман 2015; Мейясу 2015; Bryant 2014; Ferraris 2015; Gratton 2014; Harman 2018].

11

См. также другие работы К. Хейлс.